И опытный в распознании людей дьяк не ошибся. Незнакомец был не странник Лукич из-под Тулы, а приспешник боярина Цыплятева Кифа Паук из Москвы.
Как же он попал в Рязань? Дело было так.
Грамоты, рассылаемые при деятельном участии боярина Роща-Сабурова патриархом Гермогеном и рязанским воеводой Прокопием Петровичем Ляпуновым, произвели ожидаемое действие на население близких и дальних городов, пригородов и сел, куда они попадали. Под их влиянием у народа открылись глаза на истинное положение вещей в Москве, на коварство Сигизмунда, на измену и происки бояр, — народ поднимался, выражал готовность идти на выручку Москвы, а впоследствии целовать крест и прямить тому новому законному природному московскому государю, какого Богу угодно будет даровать. Слухи об этом народном движении стали доходить до Москвы. Поляки и бояре-изменники всполошились. Назывались имена главных виновников — патриарха Гермогена и Прокопия Ляпунова. Упоминалось и имя Матвея Парменыча. Но явных улик против них у градоправителя Гонсевского, Федьки Андронова и князя Федора Ивановича Мстиславского пока не было. Не давали эти опасные слухи покоя и боярину Равуле Спиридоновичу Цыплятеву. И вот он решил, что, если бы ему как-либо удалось явно доказать измену Матвея Парменыча, он бы мог одним выстрелом сразу двух зайцев убить: и отомстить врагу своему, и, доказав его измену и опасную деятельность патриарха, блестяще выслужиться в глазах Сигизмунда.
И Равула Спиридоныч решил, никому пока не говоря об этом, действовать втихомолку, на свой страх и риск. Он позвал своего неизменного в темных делах искусного помощника Кифу Паука, давно оправившегося от последствий ночной стычки с Алениным, поведал ему обстоятельства дела и дал вполне определенное поручение: проникнуть в избу рязанского воеводы, откуда шла работа по рассылке грамот и куда, несомненно, поступали многие грамоты патриарха Гермогена и боярина Роща-Сабурова, пристроиться там писарем, проникнуть во все тайны и в заключение выкрасть и доставить Равуле Спиридонычу подлинные грамоты и патриарха, и Матвея Парменыча, которые явно доказали бы их преступную деятельность в отношении поляков.
— Так… Нелегкое дело, — мотнул Паук головой, выслушав Равулу Спиридоныча.
— Нелегкое, да тебе сподручное, — ухмыльнулся боярин Цыплятев. — Хитер ведь и вороват ты.
— Благодарствуй на ласковом слове, боярин, — огрызнулся Паук.
— Ладно, благодарствовать после станешь, — ответил Равула Спиридоныч. — За мною не пропадет. Выполнишь дело — озолочу. Наперед, понятно, дело сделай.
— Понятно-то понятно: не суйся, говорится, середа раньше четверга, — заметил Паук. — А ты бы, боярин, покуда золотить, малость хоть посеребрил бы дело. Оно бы, пожалуй, и впрямь вышло сподручнее.
Начался торг из-за размера вознаграждения. Алчный Паук запрашивал, скупой до жадности боярин торговался два дня. Наконец договорились, Равуле Спиридонычу пришлось раскошелиться, выдать тому вперед немалую толику. Паук пустился в путь, и дело на первых порах пошло у него гладко. В течение нескольких дней пребывания в воеводской избе он многое успел узнать и даже частично осуществить главную обязанность, возложенную на него боярином Цыплятевым… Оставалось довершить поручение. Сделать это он рассчитывал именно вечером описываемого дня.
Теперь же, согнувшись в три погибели над тесовым столом, отчего горб уродливо сзади выпячивался, он старательно списывал грамоту, предвкушая уже возможность скорого возвращения в Москву и посещения излюбленной «ропаты»: этого удовольствия он уже давно был лишен, обреча себя в Рязани по необходимости ради снискания доверия воеводы на трезвую жизнь.
Верилось Пауку, что данное поручение удастся ему блестяще осуществить. А все же, когда он случайно ловил на себе испытующе устремленный взгляд Дамиана Евсеевича, смутный страх шевелился в его темной душе: а вдруг сорвется!..
Глава XVIII
Не все коту масленица
Воевода только что получил с гонцом из Москвы новую весть от своего друга боярина Роща-Сабурова. Матвей Парменыч сообщал важные сведения, которые он сам добыл от Алексея Наумова и Яши, когда они вернулись из-под Калуги в Москву. Возвращение их без Аленина как громом поразило Матвея Парменыча, который с надеждой ждал Дмитрия после сообщения, привезенного Никитой Косым от Яши. Но не время было предаваться личному горю. Государственная деятельность Матвея Парменыча была теперь в полном разгаре, и деловые радостные вести отвлекли его внимание. Яша, которому перед отъездом из Москвы в Калугу он поручил повидать там кое-кого из знакомцев, а также Алексей Наумов, который прожил там немало времени и знал все, что творилось, сообщили Матвею Парменычу о слухах, какие ходили в последнее время об атамане Заруцком и князе Трубецком, имевшем, подобно Заруцкому, большое влияние на казаков. По слухам, оба военачальника ввиду падения Калуги и вообще резко изменившихся обстоятельств готовы были примкнуть со своими казаками к движению, организованному патриархом и Ляпуновым, и если города действительно поднимутся — идти на выручку Москвы. Вместе с тем Наумов и Яша со слов калужских казаков выразили Матвею Парменычу уверенность, что донские и украинские казаки готовы будут последовать примеру других городов и подняться на защиту Москвы, если к ним придут соответствующие воззвания и грамоты.