Начались сборы к отъезду. Вот письма, полные восторженных, трогательных, ласковых, нежных слов, которые ее царь и повелитель чуть ли не ежедневно присылал ей, умоляя ускорить приезд.
Наконец сборы закончены. Ее сопровождает огромная свита: здесь и сановитые поляки, и духовенство, и в числе их балагур отец Анзерин, и фрейлины, и р качестве гофмейстерины любимая Варвара Казановская. Это ее ближайший двор. Его дополняет сильный отряд нарядного войска. Далее идут купцы, суконщики из Львова и Кракова, знаменитые золотых дел мастера из Аугсбурга и Милана [81], которые нужны в варварской Москве, чтобы искусно оправлять ее самоцветные камни, которыми ее осыплет Дмитрий: для придания пущего блеска драгоценностям варварской Москвы нужны искусные руки западных мастеров, как для политического блеска нужна искусная помощь культурных поляков. Она придумала тогда этот символ, который самой ей очень понравился…
Едет в свите и известный аптекарь из Кракова Станислав Колочкович, мастер на все руки. Он везет духи, притиранья и снадобья, чтобы ее тело было всегда юным и прекрасным и для врачеванья его недугов; а также припасы для изготовления конфет и пирожных, любимые ее марципаны, из которых он обещает приготовить к предстоящим коронационным пиршествам истинные чудеса кондитерского искусства: Давида, играющего на арфе, немца с обезьяной и ее, Марину, с царской короной на голове. Едет и умный, острый на язык шут Антонио Риати, смешивший ее до упаду; едут и музыканты — цвет представителей польского искусства.
Вот новые письма, полученные ею уже в пути. Чем ближе к Москве, тем нетерпеливее они. Он зовет ее настойчиво, сулит ей безмерную любовь и все радости мира. Теперь она уже может верить в искренность этих признаний: Ксения Годунова заточена в монастырь. Тем лучше! Она, Марина, в ином исходе этих глупых шашней и не сомневалась.
Ее двухмесячный путь к Москве стал сплошным торжеством. Пышно встречают «царицу» в каждом городе, засыпают подарками от лица государя, устраивают великолепные встречи, везут ее в санях, обитых драгоценными соболями и бархатами.
Вот последнее письмо Дмитрия. Он горит нетерпением, ждет не дождется ее приезда. Открыто встретить ее, считаясь со своим высоким положением, он не может, но при въезде ее в Москву он в наряде простолюдина смешается с толпой и издали будет любоваться ею, чтобы через час прижать к своему сердцу.
Какая встреча! Вся Москва у ног простой польки. Какая величественная, красивая пестрая картина! Несметные толпы народа, бояре в златотканых одеждах, бесконечные красные ленты стрельцов, странные, невиданные, дикие народы и лица разноплеменных народностей, населяющих отныне подвластную ей страну: татар, персов, грузин, турок, лопарей, самоедов, чукчей! Звенят трубы, гудливым стоном разносится над Москвой торжественный перезвон сорока сороков церквей {27} .
Вот она в священном Кремле. Встреча с Дмитрием, сиявшим от счастья; знакомство с его «матерью», ласковой, доброй старушкой; несколько скучных дней в Вознесенском монастыре; наконец, переезд во дворец, коронование и свадьба. Она уже привыкла к роскоши, но новая, которой окружают ее теперь, сводит ее с ума. Во время коронования она вся утопает в сиянии драгоценных камней, которыми расшиты ее брачные одежды. Один головной убор оценивается едва ли не в сотню тысяч рублей. Да, Дмитрий поистине с царской щедростью балует ее. Как она ему благодарна! Неслыханные богатства, высокое положение, которое ей раньше и во сне не могло присниться, умопомрачительная роскошь — все дал ей, скромной паненке, ее Дмитрий. Она его уже почти искренне любит, не может не любить. Пусть он некрасив — он красив для нее своей беспредельной преданностью, страстью, любовью, сводящей и уже сведшей ее с ума. К тому же он смел и невероятно силен: рукой мнет подковы. Пусть у него толстый нос с бородавкой и толстые губы, но лицо его горит энергией, отвагой и виден природный ум. А главное — он сам безмерно любит роскошь и ее окружает роскошью.
Как и она, он любит праздник жизни. И вся ее жизнь теперь, после коронования и брачного обряда, превращается в сплошной праздник: пиры, веселые поездки, танцы с музыкой происходят ежедневно. Ее лучезарное восторженное настроение нарастает с каждым днем. Правда, его портят неясные слухи о каком-то заговоре, о том, что ее муж и «царь» — наглый самозванец. Но разве она, разве кто-нибудь может поверить этим темным и глупым слухам! Аленин, ее неизменный, верный паж, предупреждает уже вполне определенно; она принимает кое-какие меры предосторожности, но серьезно во внушаемые ей страхи не верит. Они оба — «царь и царица» — так могущественны! Что им может угрожать? Однако каждый день ее продолжают предупреждать. Но она отвечает легкомысленными приготовлениями к маскараду, который должен великолепием затмить все предыдущие празднества. Накануне утомленная танцами после домашней вечеринки во дворце, зачарованная волшебным блеском новых драгоценностей, рубинов, топазов, изумрудов, которые Дмитрий решил приобрести у принцессы Анны и которыми она любовалась перед отходом ко сну, убаюканная стоявшими в ушах звуками музыки и словами любви, она безмятежно засыпает. И вдруг среди ночи она просыпается. Дмитрия рядом нет. Вдали слышатся жуткие звуки набата. В ночной тьме стрельчатые окна за шелковыми занавесками окрашиваются кровавым отсветом зарева. Сердце замирает. Непонятный страх охватывает душу. Она приподнимается на локте, прислушивается… Дворец полон странными гудящими звуками… Слышатся торопливые шаги… Вбегает Дмитрий… На нем наспех накинутый комнатный кафтан… Бледное лицо искажено…
— Сердце мое, здрада!.. [82]Спасайся!..
Кинул и исчез. Куда спасаться, зачем, от кого? Если нужно спасаться, почему он сам ее не спасает? Вся дрожа от страха, она наспех набрасывает на себя юбку и, наполовину одетая, с растрепанными волосами, кидается опрометью на лестницу в нижние покои дворца и укрывается в погребе… Еще страшнее во мраке и одиночестве… Затем опрометью бежит снова наверх. Толпа уже хлынувших на лестницу бояр ее сталкивает. Она падает и больно ушибает руку. В покоях слышатся выстрелы. Бурным потоком разрастается во дворце грозный шум и гул голосов. Она устремляется наверх в свои покои. Там, вне себя от ужаса, толпятся придворные дамы. Ее второй паж, юноша, почти мальчик, Осмольский, среди них… Аленина нет: она вспоминает, что с вечера он ушел к боярину Роща-Сабурову и, наверно, заночевал у него. Как ни безвыходно положение, она не лишается самообладания, велит запереть двери. Их мгновенно высаживают… Раздается выстрел — Осмольский падает мертвым. Пуля, направленная в него, задевает фрейлину, старуху Хмелевскую, и старуха, раскинув руки и обрызгав ее кровью, падает навзничь. Толпа врывается, набрасывается на женщин с площадной бранью, бесчинствует. К счастью, мятежники ее не узнают. Она успевает укрыться за юбкой Варвы, и ее не трогают. Потом входят бояре и приказывают отвести ее с другими женщинами в отдельный покой.
Какие ужасные часы она провела под замком в полном неведении, что стало с мужем! Проявив силу воли, она подбадривала себя и окружавших. Скоро ее отвели к отцу, и от него она узнала правду о Дмитрии. Она рыдала как безумная и от горя, и от бешенства при мысли, что он оказался таким глупцом, не смог и не сумел закончить блестяще начатое дело, погубил себя и ее. Но нет, что бы ни было, она так легко не сдастся. Она — венчанная царица и останется ею.
Проходили дни, она свыкалась с неудобствами своего подневольного положения и верила, что скоро ее освободят, что скоро вернут ей высокое положение. Но надежды вспыхивали и гасли. Вместе с отцом ее перевели из Кремля сначала в старый дом Бориса, где, в отмщение ее недавнего злорадства, мерещилась ей по ночам тень погубленной Дмитрием несчастной Ксении. Потом к Афанасию Власьеву, ее соседу по брачному пиршеству в Кракове, наказанному и сосланному после гибели Дмитрия. Она все не теряла надежды. Узнав о воцарении Шуйского, она начала мечтать покорить сердце царственного старичка, в то время еще неженатого, и, став его подругой, снова вернуться к престолу. О, лишь бы выпустили ее на волю, она бы сумела прибрать к рукам царя, пленить его и отстоять себя! Но страстному желанию выбраться не суждено было осуществиться: ее с отцом и уцелевшими после роковой ночи поляками сослали в Ярославль. В это изгнание ее сопровождал и придворный аптекарь Стась Колочкович. Слезами и просьбами она выманила у него склянку с ядом, который до сих пор на всякий случай хранится у нее: в нужную минуту он ее выручит. Но, вымаливая тогда яд, она далека была от мысли о необходимости воспользоваться им. Самоуверенность ее не покидала, хотя поводов для надежд на счастливый поворот судьбы почти не оставалось. Она была несчастнее и беднее последнего пахолка, разделявшего ее изгнание. А уж придворный аптекарь Колочкович, несомненно, был богаче ее. Правда, за свои марципанные пиршественные украшения он платы получить не успел, но по крайней мере сохранил все свои духи, снадобья и притирания, тогда как она все потеряла — и драгоценности и наряды. Ей оставили единственное черное платье. И все же она не унывала и быстро смирилась с этими утратами. Ее самообладанию помогало легкомыслие. Да, да, она легкомысленна, но оно и к лучшему: она не умеет близко принимать к сердцу тяжелые испытания. Отец после смеялся над нею: лишенная всех сокровищ, она перед изгнанием из Москвы обратилась к боярам с единственной просьбой — чтобы ей вернули ее маленького чумазого арапчонка, привезенного с собой из Кракова. Она так трогательно просила об этом, что глупую просьбу ее поспешили исполнить. Тогда же вернули ей и заветную шкатулку с письмами, стоящую у нее теперь на коленях.