В то время как шумная ватага гусар высадила ворота и хлынула во двор, а зажигатели, перепрыгнув через ограду, кинулись с огнем к постройкам, Мойсей понял, что двора не отстоять. Оставив дружину, он опрометью обежал хоромы и через сад проник в заднее подсенье [94]; там двери на внутреннюю лестницу, что вела во второй ярус, оказались запертыми. Стучать было бесполезно — Матвей Парменыч мог не расслышать. Тогда Мойсей с замирающим от волнения сердцем выбежал снова в сад, оттуда по приставной лестнице мигом взобрался на рундук [95]второго яруса, выбил слюдяную раму в сени и проник в жилые покои. Разбуженный выстрелами и шумом во дворе, Матвей Парменыч шел уже к нему навстречу. Глянув из соседней с опочивальней горницы через не заставленное втулкой окно и увидев сквозь слюду яркий свет во дворе, Матвей Парменыч все понял.
— Спасайся, боярин! — крикнул Мойсей. — Горим, поляки двор захватили.
— Так куда ж спасаться? — беспомощно развел руками Матвей Парменыч.
— В сад, покуда там поляков нет. Живей, боярин. Наталью Матвеевну спасай! Не мешкай, ради Бога!
Они направились к «комнате», где спала Наташа. Она, разбуженная общим шумом, уже проснулась. Растревоженная отсутствием Матвея Парменыча и предчувствием беды, она, однако, не растерялась, давно привыкнув к мысли о возможности ночного нападения, быстро обулась, накинула на себя теплую телогрею на куньем меху и побежала искать отца. За нею следом спешила мамушка, которая со времени переселения Наташи на половину Матвея Парменыча помещалась в одной из соседних повалуш.
— Беда, Наташа! — встретил ее Матвей Парменыч. — Да не тревожься, голубка. Авось Бог милует. Идем.
Вчетвером они быстро спустились в заднюю часть обширного сада. В это время занялась кровля над теремом. Но сквозь клубы густого дыма пламя не успело еще разбушеваться и осветить сад. Во дворе, перед хоромами, от пожара было уже светло как днем, а за хоромами, в саду, темнота казалась гуще, поэтому поляки беглецов заметить не могли. В сад поляки еще не прошли.
Бегом, что было сил, Матвей Парменыч, Наташа, Мойсей и мамушка бросились в глухую часть сада. Когда Матвей Парменыч безотчетно оглянулся, он разглядел сквозь слюдяные окна на втором ярусе хором мелькание факелов: то поляки обшаривали горницы, искали боярина. Не найдя его и догадавшись, что он, судя по разбросанной, недавно оставленной постели, только что убежал, они со злостью кинули горевшие факелы, схватили, что попалось под руку ценного, и поспешили снова выбежать во двор, так как все здание горело с разных сторон. От брошенных факелов огонь быстро занялся и внутри. Сообразив, что боярин далеко скрыться не мог, гусарский ротмистр, начальник отряда, отдал приказ обшарить двор и сад и разыскать хозяина живого или мертвого: поимка такого ценного красного зверя, несомненно, была бы поставлена ротмистру в крупную заслугу, тем более что поляки давно точили зубы на опасного для них боярина. Но в то время как человек десять гусар готовы были уже исполнить приказ своего начальника и пуститься на поиски, во дворе появился поручик Пеньонжек. Он, видимо, торопился и прибежал, запыхавшись.
— Пане ротмистр! — возвысил он голос, чтобы перекричать треск огня и грохот рушившихся зданий. — Побойтесь Бога, что вы робите? Разве ж вы не знаете приказа пана Гонсевского? Пан воевода настрого приказал, чтобы после сегодняшнего вечера пожаров в Китай-городе больше не было. Бронь Боже, пойдет отсюда гореть — и сами, и добро наше не уцелеет! Праздник подходит, пан воевода приказал город очистить, а вы новые фацеции заводите.
— То не я, пане поручик, — пожал ротмистр плечами. — Холопы треклятого боярина этого наших били; мои люди на выручку пришли, а те огня пустили. Ну, и мои малость подсобили. Почем я знал! Думал, приказ дан с боярином покончить. Давно, пане, пора.
— И что ж, кончили? Забили или в плен взяли? — спросил Пеньонжек, внимательно всматриваясь в лица убитых, которыми был усеян двор.
— Не, пане, утек, нех его вшистки дьябли! Сейчас до панского прихода приказ я хотел дать: двор обыскать.
— Завтра, пане, время будет, — возразил Пеньонжек. — Если далеко не убежал, так дальше в ночь не убежит, тут сховается. Поутру приказ дам схватить его. А теперь нехай пан командует пожар тушить, избы ломать. Бронь Боже, занесет огонь на ту улицу — нашим беда настанет! И от воеводы Гонсевского большая немилость будет.
— Добже, пане!
И ротмистр отдал своим людям приказ ломать крайние избы, чтобы не дать огню распространиться, а Пеньонжек взял часть гусар и направился с ними к близстоявшему давно покинутому двору боярина Талумнева, который еще с осени уехал в свою вотчину, и с тех пор занятому поляками под склад вещей. Крыша одной из изб двора уже занималась от залетевшей сюда головешки, и Пеньонжек принялся тушить пожар, представлявший большую опасность для Китай-города.
Таким образом, по умыслу ли Пеньонжека или случайно, но внимание поляков от Матвея Парменыча было отвлечено, иначе и ему, и Наташе грозила бы неминуемая немедленная гибель.
Глава XXIII
Похищение
Беглецы наши тем временем проникли в глубь сада. Там, в запущенной части его, стояла старая, полуразвалившаяся мыльня. Баней этой давно не пользовались, и еще минувшей осенью Матвей Парменыч отдал приказ снести ее, но ввиду наставших тревожных событий в Москве и болезни покойной боярыни приказ этот забыли исполнить. Теперь Мойсей вспомнил об этой заброшенной постройке и привел к ней своих спутников.
Место было глухое и относительно надежное. Со стороны сада баня была заслонена огромной грудой бревен, изготовленных с прошлого года для возведения новой конюшни; с другой стороны ее окружали кучи всякого строительного мусора, песку и гравия. Разумеется, в случае тщательных поисков полякам не стоило бы большого труда найти это пристанище Матвея Парменыча, но во всяком случае со стороны двора и улицы оно не бросалось в глаза, и случайные прохожие не могли бы его разглядеть.
В эту заброшенную мыльню Мойсей решил укрыть на время своего боярина и Наташу. В предмыленье [96]сохранилась куча старых веников и несколько охапок сена. С помощью двух сенных девушек [97], Любаши и Марфиньки, вместе с Наташей убежавших из дома, Мойсей соорудил из веников на нижней полке, в самой бане, подобие изголовья, настелил на полку сено и уложил Наташу, дрожавшую и от ночного холода, и от испуга. Матвей Парменыч присел возле на придвинутой скамье, накрыл ее своей шубой, которую он успел захватить. Но Наташе не лежалось на полке, она подсела на скамью к отцу, прильнула к нему, обняла и так просидела всю ночь в полном оцепенении, без мыслей в голове. Мойсей, мамушка, Любаша и Марфинька расположились в предбаннике. Душевное состояние этой горсточки случайно спасшихся людей было отчаянное. Все они не сомневались в том, что поляки не замедлят найти их, подвергнуть казни, пыткам и жестоким издевательствам.
96
Баня — мыльня — состояла из комнаты с печью для мытья, с притвором — сенями, который назывался «предмыленьем» и «предбанником».