Завтрак для рабочих второй смены производить на бригадном стане с 6 час. до 7 час. утра, обед с 2 часов до 3-х час. дня. Рабочие второй смены обязаны являться к месту работы своих агрегатов точно к 4 час. вечера и до 5 час. вечера участвовать в приемке агрегатов от первой смены, их заправке и смазке. Ужин для рабочих второй смены доставлять непосредственно в борозду и проводить с 8 до 9 час. вечера. Для рабочих агрегатов устанавливается не более 20 минут… (Время на обед. — С. П.)
5. Ни один из рабочих агрегатов не имеет права прекратить свою работу до прихода своего сменщика.
В случае болезни сменщика управляющий отделением обязан немедленно подменить его…
7…Лошади, закрепленные за управляющими отделениями, агрономами и механиками, должны быть снабжены торбами для овса и сетками для сена…
Всякие частные разъезды, за исключением срочных случаев, на период посева воспрещаются.
21. На центральной усадьбе в кабинете зам. директора зерносовхоза в течение всего периода весеннего сева организуется круглосуточное дежурство. Дежурства несут ответственные работники центральной конторы по особому списку.
Директор Косарьков».
Из 24 часов 13 были отданы работе. Значит, 9 часов, всего девять в сутки, оставалось на то, чтобы управиться по дому, по хозяйству, накормить ребятишек, постирать, прибраться. А ведь лозунг «Все для фронта!» отнимал и еще немало времени от этих 9 часов. Женщины собирали теплые вещи, шили кисеты, носовые платки, вязали варежки, носки и шли на почту, чтоб отправить их своим ли, неизвестным ли солдатам. А сколько времени отнимали письма? Каких же мук стоило сочинять их голодным да усталым! Сочинять так, чтобы там, на фронте, родные не догадались, как им тут тяжко.
И они писали:
«…Дорогой наш сынок! У нас все хорошо. Все живы и здоровы. Тоня и Витя ходят в школу, учатся на «хорошо». Хлеб нынче, слава богу, уродился добрый… За нас не беспокойся… Береги себя… И бей распроклятого вражину, изничтожай их из земли..!»
И получали с фронта.
«Письмо 28 ноября 1942 г.
Добрый день! Здоровы ли родители, мама, жена моя, дочь Валя и Люда? Я вам шлю горячий привет! Так я по 23 ноября ходил в бой.
Едва оттуда вышел. Под пулями этак был сутки и в снегу лежал.
Много писем не ждите.
Одевай, мама, хорошие валенки.
Степанов».
В глухие зимние вечера, убравшись по хозяйству, женщины собирались обычно в одну избу. Чаще всего к Ивановне, к Степановой. И несли они с собой за теплые стены свои новости, маленькие радости и печали.
Ивановна ставила самовар. Кто приносил с собой кусочек-другой сахару, кто лепешку, испеченную из грубой, непросеянной, смешанной с клевером муки.
Вместо чая заваривали корни шиповника. Рассаживались за столом и начинали свои грустные бабьи посиделки.
Пока самовар кипел на табуретке у шестка, пока копил в себе горячие силы, женщины молча собирались в горенке. На глухой стене висела большая старенькая географическая карта. Ее принесла Марфа Васильевна Сапогова, уборщица школы. Карту уже давно списали как отслужившую свой век. А она вот еще служила. И будет служить этим женщинам всю долгую войну.
От самого Черного моря до Белого на карте отмечена красной ниткой линия фронта. В городах и местах сражений были воткнуты флажки. Почти каждый вечер красная линия неумолимо двигалась на восток. И вот уже флажок недалеко от Москвы.
Женщины смотрели на эту линию, и было им тяжко и непонятно оттого, что она идет не в ту сторону.
Стояли молча, водили пальцами по стертой бумаге карты.
Кто-то с тревогой говорил: «Вчера сдан Гжатск…».
— Как же это так, бабоньки? Опять сдали. Да так ведь и до Москвы недалеко!
Марфа Васильевна, приближенная к осведомленным кругам, авторитетно заявляла:
— Сдали, значит, так надо. Выравниваем линию фронта. Понимать надо.
Бабы не соглашались:
— Как же так они выравнивают?! Не в нашу-то пользу пошто!
Марфа некоторое время соображала, как же ей объяснить все тонкости военной политики. Но так ничего и не придумав, заключала:
— Они-то там, — она ткнула пальцем в потолок, — небось умнее нас. Раз выравнивают, значит, так надо. И я так думаю — заманивают фашиста. Вот как Кутузов заманивал…
— Заманивал до Москвы. А потом французы и Москву сожгли.
— А чем все кончилось? Победой, сами знаете.
— И все-таки что-то уж много мы выравниваем…
Ставили самовар на стол. Разливали душистый чай шиповника. Делили на мелкие кусочки сахар. Кто-то вздыхал:
— Вот моему-то уж не попить и такого чаю…
И одна из женщин, прижимая платок к глазам, уходила за печку и там, уткнувшись в теплый ее бок, плакалась своей горькой судьбине.
Марфа, дав проплакаться, строго командовала:
— Поревела и хватит! Не у тебя одной.
Ласково обнимала за плечи, усаживала рядом.
Некоторое время прихлебывали молча, каждая занята своими невеселыми думами.
Потом, вытерев аккуратно губы, Марфа командовала:
— Ивановна, зачинай.
Ивановна, все это время она молча стояла у шестка и слушала разговоры подружек, садилась за стол, и облокотившись, некоторое время сидела молча. Затем расправляла плечи и начинала негромким низким голосом:
Женщины вначале робко, а потом смелее и громче подхватывали:
И когда доходили до слов:
у всех в глазах стояли слезы…
Минут пять горевали молча, пока Марфа не подавала команды: «Ну, хозяева, не пора ли гостям спать!»
Бесшумно поднимались и, поблагодарив Ивановну «за угощение», молча расходились.
Усталой или тем более печальной ее никто в доме не видел. Она появлялась всегда неожиданно, и, как ни старалась подкараулить Валя свою маму, чтоб встретить ее, пройти рука в руку через весь двор, ей это редко удавалось. А сегодня вот мать сама задержалась у калитки, и Валюшка первой заметила ее и помчалась встречать.
— А я сегодня опять четверку получила. И Танька тоже, — тут же доложила она матери. А потом вдруг осеклась и замолчала. Мать легонько потормошила ее:
— Чего же ты молчишь! Стряслось опять чего? Говори уж…
Валя остановилась и, не поднимая головы, тихо сказала:
— У Наськи папу на войне убили. Похоронка пришла…
Ивановна знала уже об этой беде в семье Буньковых, горевала вместе с Катериной о такой невозвратимой утрате. И, вот какой грех, вместе с горечью за близких рядом жило радостное ощущение сегодняшнего бытия: «А мой-то жив!.. Пока жив…» Но тут же ей становилось от этих нехороших чувств стыдно, она гнала их и начинала думать о работе, о том, как накормить всех в доме, как выкрутиться. А сегодня ко всем заботам добавилась еще одна: ее и Марфу Сапогову направляют работать на чуркозаготовительную базу. Работа там тяжелая — за смену напилить 15 кубометров чурки. Да это и не всем мужикам под силу! А у них в бригаде мужикам-то и по пятнадцать годков не стукнуло. Ну какой это мужик Саша Расторгуев или Паша Черенцов? Кожа да кости, да и те не окрепли. Но пятнадцать кубометров отдай, хоть умри!
Работу назначили в две смены, и вот сейчас, сегодня Ивановна должна решить сама, когда ей лучше— с 7 утра до 6 вечера или с 6 вечера до 3 утра.