— Да, собственноручно. Вот только некого запрягать в нее.
— А ну-ка, садись! — взвизгнули монашки. — Мы прокатим тебя.
Лука проворно взобрался на коляску, монахини впряглись в нее, помчались к хутору Драному.
Из-за калинового куста вынырнули несколько крестьянок. Увидев необыкновенное зрелище, они сначала покатились со смеху, потом принялись стыдить отшельниц.
— Надумали возить такого борова! Ну и святоши!
Монахини повернули назад, во весь дух покатили коляску к гроту. Лука сидел на ней как ни в чем не бывало.
В гроте снова пошла попойка. Вскоре Лука так нагрузился самогоном, что уже не мог ворочать языком, повалился на кровать и захрапел. Все попытки монахинь разбудить его оказались тщетными. Плюнув с досады, черноглазая сказала:
— Пойдем, сестра… Теперь с него пользы, как с козла молока.
Скрипнула дверь, и черницы без оглядки скрылись в лесу. Распахнутая дверь раскачивалась на ветру, словно скулила. На ту пору проходили три молодайки из хутора Драного. Из любопытства они заглянули в грот и, найдя монаха в полубесчувственном состоянии, решили поозорничать: отрезали ему бороду, патлы и укоротили рясу до пояса.
На закате солнца Лука проснулся, сладко зевнул, заглянул в зеркало, и глаза его наполнились ужасом. Бранясь на чем свет стоит, он ошалело заметался по гроту. Положение его действительно было аховое: в таком виде не показаться людям!
Как назло в комнату нежданно-негаданно ввалился Мирон. Едва переступив порог, он уставился на монаха, застыл на месте. Лука съежился, протянул скуляще:
— Захарыч, ты посмотри, что со мной сделали…
— Да кто же енто тебя так спаскудил? — спросил Мирон, оглядывая его со всех сторон. — Ну-кася, повернись.
Лука, держа перед собой согнутые руки, потоптался на месте, заскрежетал зубами:
— Видать, эти… Ведьмы… Посмеяться вздумали.
— Эко отбрили тебя, брат! — покачал головой Мирон. — А я за тобой пришел. Мать благочинная требует. Видать, наставление какое-то хочет сделать. Завтра-то воскресенье, паломники придут к кринице. А ты… совсем припух, вроде петуха общипанного. Ну, я так и доложу ей.
— Упаси тебя бог! — воскликнул Лука. — Скажи ей, что на меня корчий напал[879].
— Что ж, могу и соврать. — Мирон развел руками. — Енто все можно, токо борода и космы у тебя-то до завтра не отрастут. Да и отхваченные полы на твоей рясе не откуль не возьмутся. А мать благочинная ить могет заглянуть к тебе, поглядеть на твое житье-бытье.
Лука схватился за голову.
— Позор! Позор!
— Вопче, после такого конфузу я бы на твоем месте не задерживался тут, — посоветовал Мирон. — Ить совсем засмеют. — Он скрипнул дверью, вышел.
Лука обессиленно сел на кровать.
XVI
Вечером Ропот вышел из хатенки, присел на завалинке, закурил. Жена обратила внимание на его мрачный вид, спросила обеспокоенно:
— Ты что такой хмурый сегодня?
— Что-то неладно на душе, — признался Логгин Прокофьевич, — Видел я утром в лесу одного человека. Кажись, встречался с ним где-то, а вот… хоть убей, не вспомню где.
— А зачем он тебе? — промолвила Анисья. — Не вспомнишь — и не дюже нужно.
— Да нет, — возразил Логгин Прокофьевич. — Не выходит он из моей головы, стоит перед глазами.
Ночью он все так же думал о монахе, не мог уснуть. Снова и снова перебирал в памяти всех знакомых, давние и недавние встречи. И вдруг в его голове пронеслась обжигающая мысль: «Да это же „черный человек“»! Он широко раскрыл глаза, вскочил с постели, закричал:
— Вспомнил!.. Вспомнил, Анисья!..
Анисья оперлась на локоть, испуганно пробормотала:
— Ты что?.. Чи с ума сошел?
— Нет, не сошол! — ответил Логгин Прокофьевич. — Все вспомнил, понимаешь, все. Енто тот палач, который казнил нас на Мзымте, рубил мне шею! Никакого сумления теперь нет. Зараз нужно итить за чоновцами и схватить гада! — Он быстро оделся, нахлобучил фуражку, бросил на ходу: — Не жди меня скоро, Анисья! Приеду утром!
Он прибежал к Левицкому, постучал в окно:
— Лаврентий Никифорович! Выдь сюда, да скорее.
Лаврентий вышел в сени, прохрипел спросонья:
— Шо стряслось?
Логгин Прокофьевич, дрожа и заикаясь от волнения, объяснил ему все и сказал в заключение:
— Бери чоновцев и айда в лес зараз же. Надо немедля схватить катюгу! Вот.
Через полчаса чоновский отряд выехал из Краснодольской и, перемахнув мост, помчался к лесу. Впереди ехали Ропот, Левицкий, Норкин и Вьюн. Спешились у дороги, бесшумно пробрались к гроту. Вьюн стал у стены, постучал прикладом карабина в дверь.
879
Корчий напал — скорчило, согнуло пополам от боли, особенно в животе.