— Ничего, — сказал Жуков, — Попы поют над мертвыми, комары — над живыми.
У стены зеленых камышей задымилось курево. Все уселись вокруг него на болотной траве, и Рябоконь зачитал письмо Кубрака. Жуков выслушал его, сказал:
— В отряде Козлова говорили мне о подъесауле. Полковник Крым-Шамхалов о нем отзывается положительно. Но раз он побывал у большевиков, то его надо остерегаться.
— Совершенно верно, господин полковник! — подтвердил Олинипеев. — К большому сожалению, в среде нашего офицерства есть предатели, люди с подлой душой.
Жуков подробно рассказал о своей поездке по Кубани, о совещании главарей партизанских отрядов, о подготовке к всеобщему восстанию в области, потом поинтересовался, как идут дела здесь, в плавнях
Рябоконь невесело усмехнулся:
— Дела у нас разбойные… Убиваем, палим, грабим. Вот вчера на Протоке захватили моторный баркас, а в нем — пятьдесят два пуда паюсной икры, две тысячи пятьсот пудов красной рыбы. Икру и сто пудов рыбы с собой захватили, а остальное испортили, лодку сожгли. Словом, нападаю на всех, кто не со мной.
Жуков недовольно спросил:
— Не понимаю, Василий Федорович, с какой целью ты все это делаешь?
— А что тут понимать! — раздраженно бросил Рябоконь. — Пусть люди видят, что большевики бессильны против меня. Я убиваю, а они ничего не могут сделать со мной. Так я нагоню страх на всех и заставлю поддерживать меня!
Это заявление озадачило Жукова.
— Видишь ли, — сказал он, помедлив. — С одной стороны, оно, конечно, есть смысл, но с другой… убивать непричастных к Советской власти — значит восстанавливать народ против себя.
Рябоконь махнул рукой:
— Чепуха! Убивал — и буду убивать!
— Нет, Василий Федорович, ты не прав, — возразил Олинипеев. — Вчера наши партизаны чуть не взбунтовались из-за этого. С трудом удалось их утихомирить.
— Вот что, Тит Ефимович, — Рябоконь перевел взгляд на Загуби-Батько. — Дай команду всем партизанам, чтобы четвертого сентября собрались в лесу[884], вблизи Горького лимана. Поговорить с ними надо.
— Слушаюсь, господин хорунжий!
XX
Прошло несколько дней после бурного совещания, на котором Рябоконь вышел победителем. По его настоянию в ночь под 12 сентября банда произвела налет на Новониколаевскую. Захватив в магазине 24 тысячи аршин мануфактуры, спички, табак, керосин и другие товары, она скрылась в плавнях.
Под Гривенской стояло ясное, солнечное утро. Оно было особенно радостным для станичного врача Злобина: минувшей ночью жена родила первенца — сынишку Толю. Сегодня Злобин решил торжественно отметить это событие и уже с рассвета занялся хозяйственными делами. В восьмом часу утра к его двору подъехала линейка, на которой сидел секретарь Гривенской комячейки Ермаков и агент ВЧК Селиашвили. Надо было оказать срочную врачебную помощь тяжелораненым в Новониколаевской после налета рябоконевцев.
Злобин быстро собрал чемоданчик с медицинскими инструментами и медикаментами, наскоро простился с женой и отправился в путь.
Линейку сопровождали две подводы с вооруженными чоновцами.
До Новониколаевской оставалось не больше трех верст. А вот и мостик через ерик. Едва лошади коснулись его передними ногами, как из-под моста выскочили вооруженные бандиты, открыли стрельбу из винтовок. Злобин соскочил с линейки и, споткнувшись, распластался на мосту. В нескольких шагах от себя он увидел горбоносого бандита, который целился в него.
«Смерть! — промелькнуло в сознании врача. — А как же Толя?» И он закричал:
— Не стреляйте, я доктор, не убегу!
То ли этот предсмертный крик, то ли что-то другое остановило бандита: Злобин остался жив.
Пролежав ничком некоторое время, он услыхал окрик:
— Спускайся в овраг!
Установив личность Злобина, бандиты забрали у него документы, деньги, а также чемодан с медицинскими инструментами, медикаментами и перевязочным материалом.
На мосту появился мужчина в черкеске серого сукна, при шашке, кинжале, с биноклем на груди.
— На которой из подвод пулемет? — спросил он.
— Пулемета нет, — ответили ему.
Злобин тихонько спросил у одного из бандитов:
— Кто это?
— Батько наш, Рябоконь, — пояснил тот.
Рябоконь подозвал к себе врача, обматерил его за службу «краснюкам», затем приказал опознать убитых.
Ермаков лежал с простреленной навылет грудью: пуля попала в сердце. У чоновца Толстикова был раздроблен череп.
Следуя за Рябоконем, Злобин называл убитых.
884
Автор продолжает поражать своей бурной фантазией. Даже с учетом того, что Горьких лиманов, только крупных, два… —