— Объявив себя кубано-черноморским епископом, отец Евсевий решил принимать священников по анкете. А те взбунтовались, начали говорить, что если они подпишут эту анкету, то для них будет смерть… В конце, концов я увидел, что суть дела не в старой и новой церкви, а лишь в коммерческом расчете. Многое мне стало понятным. Почему, например, дьявола рисуют с хвостом, когда бес — лишь отвлеченное понятие о злом начале.
В зале раздался смех.
— Да, многое открылось мне в бытность мою членом церковного совета, — продолжал Лиманский. — Святые отцы далеко не святые! Сколько среди них пьяниц, стяжателей, развратников! Занимаются сплетнями, интригами, доносами. Все это пошатнуло мою прежнюю горячую веру в бога.
— Что же дает религия трудящимся? — спросил у него Белоусов.
— Кроме зла — ничего, — ответил Лиманский.
— И все же люди верят.
— Верят потому, что не знают правды. А вот окунулся я в гущу церковной клоаки, увидел, что творится там, и «поломался» в вере.
Председательствующий вызвал Пышную. На вопрос, чем объясняются ее частые визиты к епископу Евсевию, она ответила:
— Чисто деловые связи.
— Только ли деловые? — поинтересовался прокурор.
Лицо подсудимой пошло красными пятнами.
— Для меня епископ — служитель бога, и я преклонялась перед ним, как перед святыней, — продолжала она дрожащим голосом.
— А вот говорят, что Евсевий водил к себе любовниц, — заметил член суда. — Правда это?
— Говорить можно что угодно, — дернула плечом Пышная. — Клевета это.
— Уж не считаете ли вы, что и обвинение епископа в контрреволюционной деятельности — тоже клевета? — спросил прокурор.
— Владыка всегда призывал верующих молиться за Советскую власть, — ответила Пышная.
По залу пронесся сдержанный смех.
— В проповедях и частных беседах он говорил, что нет власти аще не от бога, — продолжала Пышная. — Следовательно, и Советская власть послана богом.
— А не добавлял ли он при этом, что послана она в наказание божие? — спросил Белоусов.
Пышная промолчала.
— Вот ваш супруг — генерал, помогал белым, а так как Советская власть от бога, то выходит, что ваш муж шел против бога, — сказал Дроздов.
— И вовсе нет! — категорически возразила Пышная. — И белая, и красная армии были созданы по воле бога.
— Значит, и реки крови пролиты по воле божьей? — усмехнулся Дроздов. — Не знаете, для чего это нужно богу?
Пышная, попав впросак, ответила дерзко:
— Об этом спрашивайте у самого господа бога!
Зал огласился взрывом громкого хохота.
— Ну, а зачем вы распространяли заведомо ложные слухи о том, что член комиссии якобы похитил золотой крест во время изъятия церковных ценностей? — спросил прокурор.
— Все говорили об этом. И я тоже, — раздраженно бросила Пышная.
Начался допрос подсудимого — учителя Зайцева, который ездил в Москву по поручению общества церквей Краснодара и возил туда доклад епископа Евсевия для передачи патриарху Тихону. Доклад не был вручен патриарху.
— Что же помешало вам сделать это? — поинтересовался прокурор.
— Один какой-то рыжий московский поп предупредил меня, — заявил Зайцев, — чтобы я не обращался в еретическое Высшее церковное управление, поскольку там я мог влипнуть с этим посланием и попасть под арест. Тихон-то ведь был уже арестован. Ну, я и того… уничтожил доклад.
«Мон-Плезир», как и в предыдущие дни процесса, набит до отказа. Все так же у кинотеатра не смолкает шум толпы. Красноармейцам и милиционерам стоило огромного труда сдерживать ее натиск. Страсти накалены до предела: сегодня перед судом держит ответ глава кубанского духовенства — епископ Евсевий. В сторожкой тишине зала громко звучит голос председательствующего:
— Подсудимый Евсевий Рождественский, что вы можете сказать по предъявленным вам обвинениям?
Евсевий медленно, с достоинством поднимается со скамьи. Бледное лицо обрамлено каштановыми волосами. На голове — черная бархатная скуфейка. Он приложил руку к уху и осторожно попросил:
— Повторите.
Дроздов повторил вопрос. Всхлипывают, крестятся мещанки, не сводя скорбных взглядов с владыки. Из глубины зала доносится горестный вздох:
— Всеблагочестивый страдалец!
Евсевий не торопится с ответом. С минуту он молча, вызывающе смотрит на судей, затем произносит твердо: