Подсудимый прикидывается наивным, плохо разбирающимся в политических вопросах. Он заявляет, что Улагай послал его узнать, как живут в Советской России рабочие и крестьяне, узнать об условиях их труда.
— А об условиях жизни буржуазии вас Улагай не просил справиться? — спрашивает Дроздов.
В ответ Орлов улыбнулся.
Рисуя заграничную информацию о Советской России, он между прочим подчеркнул, что там, то есть на лесных разработках Улагая и в Константинопольском белогвардейском центре, думали о Красной Армии как о «наемной».
— Сказано, буржуи, — усмехнулся Вьюн. — Они думают, что все продается!
Норкин присел на колоду, кашлянул и снова углубился в чтение:
О жизни на Кубани у заграничной белой эмиграции тоже оригинальное представление: на Кубани-де есть какие-то бродячие станицы, которые живут в лесах и горных пещерах.
И вдруг неожиданно Орлов заявляет, что он послан был на Кубань сказать этим станицам, чтобы они возвратились домой.
— Значит, помогать Советской власти приехали? — иронически замечает Зявкин.
Хитрая белогвардейская лисица попадает в переплет вопросов и вертится, то делая реверансы перед Советской властью, то показывая свою нарочитую темноту.
Денисовна тоже начала внимательно прислушиваться к голосу зятя. Клава наклонилась к матери, шепнула ей на ухо что-то, но та толкнула ее в бок, мол-де, не мешай слушать.
Орлов на Кубани из бесед с жителями убедился, — читал Норкин дальше, — что Советская власть пришлась населению по душе. Заграничные белогвардейцы налгали обо всем Орлову. О жизни белогвардейской эмиграции он говорит так: все живут бедно, и все грузчиками работают.
— А как живет генерал Улагай? — спросил Зявкин.
— Незавидно, — отвечает Орлов.
— Работает он?
— Нет, не работает.
— На чьи же средства живет?
— Не знаю, — пожимает плечами Орлов.
А минуту тому назад тот же Орлов говорил, что турок, богатый коммерсант, приехав от Улагая, помог ему перебраться вместе с десантной группой из Трапезунда в Советскую Россию.
Рязанцев напоминает Орлову, что брат Улагая имел около Константинополя лесные разработки и что на этих разработках белые офицеры работали в качестве чернорабочих.
Орлов подтверждает это и говорит о белогвардейско-политической школе, которая действовала на лесных разработках Улагая. Читали в этой школе лекции о шпионаже в Советской России некто Думский и еще некоторые лица.
О своем житье-бытье в бандах повествует с голубиной наивностью. Мол-де, не знал, каким путем бандиты добывают одежду и пропитание, и полагал, что все это им дают люди, у которых глубоко «человеческое чувство».
— Вишь, какого дурака валяет! — усмехнулся фронтовик в полинялой рубахе. — Туману напускает.
— Овечкой прикинулся! — загудел басом его сосед.
— Токо в волчьей шкуре! — добавил Вьюн.
— Да тише вы! — шикнул на них Калита. — Мешаете ведь. Бачите, что человек читает с трудностями, то и проче…
Норкин бросил на него взгляд, улыбнулся и после небольшой паузы продолжал:
Дроздов спрашивает у обвиняемых:
— Подсудимые, кто желает задать вопрос Орлову?
— Я! — поднимается Антонина Демьяшкевич и ставит перед Орловым роковые вопросы: — Почему вы, Евдоким Харитонович, уверовавшись в бесполезности затеянного вами дела, не предупредили Ковалева и Козликина об оставлении вами своей контрреволюционной работы? Желая уйти в станицу на мирную жизнь, вы не сказали другим о том, чтобы они сделали то же самое?
— Некогда было, не успел, — ответил Орлов.
На этом оканчивалось очередное сообщение о процессе. Норкин передал газету тестю, станичники загудели, в воздухе потянуло табачным дымом.
В калитке показалась Мироновна с внуком на руках. Калита, широко улыбаясь, пошел ей навстречу, протянул руки к мальчику.
— Захотелось к бабе Дуне, — сказала Мироновна. — Пришлось бросать молотьбу и цурганиться[931] с «их величеством» через всю станицу.
Калита взял внука на руки, поднял над головой и, обращаясь к собравшимся, воскликнул:
— Вот новый, советский человек!
XXXIII
Жебрак после долгой отлучки возвратился в город и в тот же день вышел на работу. К нему явился Селиашвили, крепко пожал руку.