Он, впрочем, сознается, что участвовал в трех грабительских налетах. Но как участвовал: «по-козликински». Винтовочный обрез взял без мушки и, придав себе бандитско-храбрый вид, надул простодушных бандитов и ехал… Он снова взмахнул рукой и с досадой воскликнул:
— Эх, какой там ехал, плелся позади!
— Тварь трусливая! — презрительно бросил Рябоконь. — Лижет пятки красным, думает, помилуют.
— Каждому жить хочется, — вздохнула Зеленская.
Семенова молча взглянула на Рябоконя.
— Ты читай, читай! — кивнул он.
Семенова снова склонилась над газетой.
Утреннее заседание 13 августа.
Показания дает подсудимый Лаштбега. В Константинополь он был вызван из Сербии полковником Думским, который предложил ему работу на лесной даче «Мандре», а затем посоветовал принять участие в поездке на Кубань в числе восемнадцати «аргонавтов», пообещав дать 20 рублей командировочных и обмундирование. Эти условия не устроили Лаштбегу.
— Двадцать рублей! Это же насмешка, — заявил он Думскому.
Произошел торг, и Лаштбега с полковником Черемневым и фельдшером Комовым не вошли в группу. Тогда Лаштбега поступил к англичанам мыть полы на пароходе, но те скоро его выгнали, наверно убедившись, что белогвардейские офицеры и в поломойки не годятся.
— Брехня! — Рябоконь резко взмахнул рукой.
— Нашего брата там сейчас — хоть греблю гати! — дернул плечом Дудник.
Рябоконь недовольно поморщился, но промолчал.
Семенова продолжала:
Лаштбега рисует жизнь Улагая так: «Пришел я к нему голодный. Прежде всего бросился мне в глаза стол, уставленный яствами и питиями».
Но когда верный раб, проливавший кровь за Улагая, Врангеля и прочую генеральскую свору, попросил у генерала Улагая на бедность пять пиастров, то получил в ответ: «Бог вам подаст, не прогневайтесь».
Дудник с особым вниманием слушал статью. В его серых затуманенных глазах поблескивали скорбные искорки, будто отражавшие новые, никогда ранее не приходившие ему в голову мысли. Казалось, что он только сейчас начал понимать свою обреченность, что пора кончать с этой безнадежной и опасной игрой и сдаваться на милость Советской власти, как это уже сделали Загуби-Батько и другие казаки, которые теперь живут спокойно, не думают, что с ними будет завтра.
Ковалев сидел с потупленной головой на табуретке, опершись локтем о крышку сундука. Женщины также присмирели, и в комнате громко звучал голос Семеновой:
Наконец Лаштбега встретил полковника Кравченко, и тот уговорил его поехать на Кубань, сказав, что там работа будет очень легкая.
И здесь Лаштбега выясняет характерную для заграничной белогвардейщины деталь: «спасители отечества» заботятся сильно о своих карманах. Так, ассигновано было на каждого ехавшего на Кубань по 100 рублей, а выдали только по 20. Разницу положили себе в карманы в соответствующих инстанциях.
Обмундирование для отъезжающих купили у константинопольских барахольщиков.
В «Казачьем совете» у лихих терских атаманов, по словам Лаштбеги, денег много. Оказывается, они сдали в аренду американским буржуям на 10 лет Грозненские нефтяные промыслы и живут припеваючи.
— Что ж, получили нефть арендаторы? — спрашивает Зявкин.
— Как же получишь, когда промыслы в руках Советской России, — улыбается Лаштбега.
— Так что же, за воздух, что ли, платят буржуи аренду? — снова интересуется Зявкин.
— Не знаю, а вот — платят, — отвечает Лаштбега.
Что касается предательства на польском фронте, то, по словам Лаштбеги, не он сдал полякам часть армии, а командир бригады, он же, Лаштбега, командир полка, подчинился этому приказу.
Но через десять минут подсудимый признался, что к полякам перешел добровольно…
Вблизи дома послышались глухие торопливые шаги. Ковалев и Дудник выхватили револьверы.
— Свет! — шепнул Рябоконь и метнулся к дверям, прислушался.
Семенова погасила лампу. Чернышова и Зеленская прижались друг к другу у печки.
Ковалев и Дудник припали к окнам, выходившим в небольшой палисадник, замерли.
«Что же делать? — лихорадочно думал Рябоконь. — Куда деваться? Через крышу нельзя. Там железо».
А в это время чоновцы, человек двадцать, оцепив дом, стояли уже наготове.
Жебрак, Селиашвили и командир Гривенского ЧОНа Кислица подошли к дому, постучали в дверь.
— Откройте! — раздался в темноте требовательный голос Жебрака.
Но в доме стояла тишина. Жебрак снова окликнул хозяйку. Вдруг в окна изнутри начали сильно стучать. Казалось, что их собираются выломать. Все чоновцы бросились на стук, притаились в палисаднике.