— Горим! Горим!
Мать Иоанна бросилась к окну и, увидев, что два самых больших купола церкви были уже охвачены огнем, упала в обморок.
Монахини с плачем и воплями бросились из башни.
XXXVI
Утром в монастырь приехали Юдин, Батракова, Левицкий и Ропот. Они поглядели на пожарище, на обгорелые стены зданий, над которыми торчали долговязые печные трубы, заглянули в уцелевшие подсобные помещения. Там было несколько монахинь. Одни из них молились и плакали, другие сидели молча, точно окаменелые.
— Отчего начался пожар? — спросил у них Юдин.
— Господь ведает, — ответили вразнобой монашки. — Никто ничего не знает.
— А игуменья Иоанна где? — спросила Батракова.
— Она ночью скончалась, — прослезилась мать Сергия. — Должно быть, от разрыва сердца.
— А где Захарыч? — поинтересовался Левицкий.
— Его тоже нет, — ответила мать Сергия, вытирая слезы. — Он еще с вечера как в воду канул.
— Повздорил он намедни с матерью игуменьей, — добавила из угла сухая монахиня. — Вот и ушел. Обидела она его ни за что ни про что.
Кубань облетела весть о попытке бандитов сорвать судебный процесс в Армавире. В газете сообщалось:
22 августа, в 7 часов 50 минут вечера, в переполненном зале судебного заседания внезапно погас свет.
Комендант суда предложил находящимся в зале судебного заседания сохранять порядок и не двигаться.
В ответ в задних рядах публики раздались револьверные выстрелы, направленные на сцену, где заседал суд, а также в конвой и в взволнованную толпу.
Охранявший обвиняемых конвой, в целях предотвращения побега важных преступников, сделал предупреждающие выстрелы из винтовок.
Свет отсутствовал 3 минуты, и к моменту включения его оказались ранеными красноармеец из конвоя, милиционер и член коллегии защитников.
Из обвиняемых 3 убито и 7 ранено.
Показаниями как самих подсудимых, так и присутствующей публики подтверждается, что первые выстрелы раздались с балконов театра и из задних рядов партера.
Это также подтверждено револьверными ранениями в спину милиционера и конвойного красноармейца. Предварительное следствие установило явно провокационный характер стрельбы, направленной на срыв судебного заседания, убийство членов суда и освобождение арестованных.
День был солнечный, жаркий. У двора Левицких собралась толпа станичников. Подъехала линейка. На ней сидели Лаврентий с сыном и невесткой. С подножки соскочил Виктор, открыл ворота, и линейка въехала во двор. Толя бросился к матери, закричал:
— Мамочка, родненькая!
И вдруг громко заплакал. Соня взяла его на руки и, прижав к груди, чмокнула в щечку. Он обвил руками ее шею и стал целовать.
Лаврентий бросил вожжи на линейку и вместе с Виктором принялся выпрягать лошадей.
Галина взяла Соню под руку, сказала:
— А ты знаешь, что Успенская пустынь сгорела?
— Батя рассказывали, — ответила Соня.
— Грешат на Мирона, но толком никто ничего не знает.
— На Захарыча? — удивилась Соня. — Что-то не верится. Он ведь хороший человек!
— Оттого, что хороший, и не выдержал, не стерпел.
Виктор привязал Ратника к корыту, ласково потрепал по холке, с грустью проговорил:
— Ну, дружок, придется нам расстаться навсегда.
Конь положил голову ему на плечо, притих. Виктор приготовил в корыте мешку, посыпал ее обильно отрубями.
— Ешь, боевой друг, поправляйся, — он погладил Ратника по шее и вышел из конюшни.
Мироновна пригласила родственников и сватов в хату, но тут вбежал во двор Гришатка Ропот, подал Лаврентию газету. В ней сообщался приговор суда.
— Читай, сынок, послушаем, — сказал Лаврентий.
Большинство белогвардейских лазутчиков, переброшенных Улагаем из-за границы на Кубань, и главарей банд было приговорено к расстрелу, остальные к различным срокам тюремного заключения.
Демьяшкевич получила пять лет тюрьмы, но ввиду ее несовершеннолетия и чистосердечного признания суд решил войти с ходатайством в ЦИК о ее освобождении.
Внимательно выслушав список приговоренных и меры наказания в отношении каждого, Лаврентий сказал:
— Так им и треба, собакам!
— А что с Рябоконем? — поинтересовался Норкин. — Я слыхал, что он якобы арестован.
— Да, — подтвердил Виктор. — Его недавно отправили в Москву по требованию Дзержинского.