Теперь трудно представить тот ужас, ту панику, которые охватили тогда все русское общество немедленно после каракозовского выстрела. Громадное большинство даже прогрессивных людей опасалось каких бы то ни было сношений не только с впутанными, но даже совершенно искусственно пристегнутыми к этому политическому делу. Вот почему увольнение Василия Ивановича со службы быстро получило широкую огласку. Чтобы иметь возможность существовать, оставались лишь занятия литературой. Василий Иванович в то время не был новичком в этом деле и оказывался хорошо вооруженным: кроме древних, он, знал пять новых языков, переводил стихами древних и новых поэтов, писал в педагогических и толстых литературных журналах статьи об образовании в западноевропейских странах и у нас, о современной литературе, критические статьи и рецензии. У него уже тогда были изданы три книги: «Рассказы из русской истории» в двух частях и «Новая русская литература». Цена за книги была назначена несоответственно малая, а долг за эти издания был сделан, сравнительно с нашими средствами, большой и еще не выплачен. Валовой доход от всех трех книг едва достигал 600–700 рублей в год и хотя получался по грошам, но Василий Иванович тщательно складывал полученные деньги в особый пакет и аккуратно вручал его типографу Сущинскому.
Хотя до инцидента 1866 года мне лично удалось поместить несколько статей под разными псевдонимами в педагогических журналах и в журналах для детей, но это был крайне жалкий заработок: за подобные статьи в несколько страниц вознаграждение полагалось тогда самое скудное, к тому же нередко проходило два-три месяца, в продолжение которых я не имела возможности напечатать хотя бы несколько строк.
Месяца через полтора после нашего возвращения в Петербург у нас не осталось ни копейки. Что было делать? Продать обстановку квартиры? Но ее не существовало: за нашу убогую мебель, всю переклеенную и перечиненную домашним способом и приобретенную на рынке за гроши, не дали бы и трех-четырех десятков рублей, а состояла она исключительно из крайне необходимых предметов. Я была вынуждена продать небольшое количество имеющегося у меня серебра и золотых вещиц – подарки родственников. Вся вырученная от этой продажи сумма могла прокормить мою семью, состоявшую из шести человек, лишь в продолжение двух – двух с половиной недель, а потому я и решила удержать ее для непредвиденных случаев, всегда неизбежных там, где существуют маленькие дети. Мы сами с осени урезывали себя в самом существенном и пропитывались продуктами, забранными в долг из лавок. Все это я делала по секрету от покойного мужа: его принцип, соблюдения которого он требовал от меня даже и в то злополучное время, заключался в немедленной уплате решительно за все, что приходилось покупать. Он говорил, что если на нем лежит долг за издание книг, то он вправе был его сделать потому, что заранее предупредил хозяина типографии, что будет выплачивать его из денег, получаемых от продажи книг. Отдавая на расходы семьи все, что он зарабатывал, он не входил и не умел входить в подробности нашего существования.
Однажды, когда мы сидели за обедом, кухарка бросила на стол тетрадки из лавок со словами, в которые она постаралась вложить все свое негодование и презрение:
– Ни мяса, ни булок, нигде и ничего вам не будут давать в долг ни на грош, пока вы не выплатите все, что задолжали. Из-за вас стыдно на улицу глаза показать.