Вдруг я получаю из редакции «Голоса» просьбу сообщить адрес Шемякина, что я немедленно и исполнила, а скоро после этого пришло и от Шемякина письмо с посланием к Краевскому. В. И. Шемякин извещал меня, что редакция «Голоса» заявила ему, что его последние очерки (то есть мои) носят нежелательный для нее характер, и, если он будет продолжать писать в том же духе, она не может печатать его (то есть моих) статей. И вот это-то заставило Шемякина чистосердечно во всем сознаться, а потому он и просил меня, прочитав его письмо к Краевскому, переслать его по принадлежности.
– Скажите, это вы выдавали свои статьи за работу Шемякина? – спросил меня Краевский, когда я пришла по его вызову.
– Да, – совершенно смущенная, могла я только выговорить дрожащим голосом, несмотря на все усилия подавить нервное состояние.
– Вы, видимо, сознаете сами, что это… простите за выражение… весьма некрасивый и нецелесообразный способ во что бы то ни стало втереться в число сотрудников газеты.
Это возмутило меня до глубины души, и я с негодованием возразила:
– Может быть, это нецелесообразный способ действия, но почему же он такой позорный? И каким образом вы усматриваете в моем поступке, что я во что бы то ни стала желала втереться в число ваших сотрудников? Подписывая свои статьи чужими инициалами, я не находила и не нахожу в этом ничего ни преступного, ни постыдного! Очень многие подписываются псевдонимами, чужими инициалами, и никто их не осуждает!
– Говорите, что не стыдитесь, а сами краснеете. Конечно, Шемякин столько же виноват, сколько и вы, а пожалуй, даже больше. Выдавая свои статьи за работы Шемякина, вы как-никак обманывали редакцию. И зачем вам это понадобилось? Ведь у нас напечатали два ваших фельетона, продолжение же их не было помещено только вследствие запрещения цензуры. Но вы и в тот раз поступили совсем некорректно: под видом пансиона вы разоблачили институтские порядки, что строго преследуется цензурой. Вы, конечно, имели в виду, что редакторы, не воспитываясь в институтах, не догадаются о вашей проделке, следовательно, вы уже и в этот раз подвели редакцию. В ваших же теперешних очерках вы обнаружили неподходящий для нашей газеты обличительный и нервный тон, несвойственный перу Шемякина. Вот видите, мы это сейчас же заметили… Не думайте, однако, что я побеспокоил вас только для того, чтобы прочитать вам нотацию. Я хотел посоветовать вам не пытаться работать в газетах: у вас для этого нет ни надлежащего чутья, ни способностей. Для вас лучше было бы что-нибудь переводить, делать компиляции…
– Я бы с удовольствием взялась за компиляции, но никто их мне не предлагает. Что же касается переводов, то мой муж знает много иностранных языков, напечатал стихами перевод Гейне «Зимняя сказка», к которому в печати отнеслись с большой похвалой, написал немало оригинальных статей и несколько книг, но и он не имеет работы.
– Я вижу, сударыня, что только ваше тяжелое материальное положение заставило вас не совсем корректно поступить с редакцией «Голоса». Когда будет какая-нибудь подходящая для вас работа в «Отечественных записках», даю вам слово вспомнить о вас.
Я так много дурного слыхала о Краевском, что совсем не поверила его словам, но ошиблась; хотя не очень скоро, но все же он вспомнил обо мне и поручил мне большую работу для «Отечественных записок», но об этом будет сказано ниже.
До конца 1866 года мы вместе, то есть Василий Иванович и я, случайными статьями заработали чрезвычайно мало, недостаточно даже для нашей, более чем скромной жизни. К тому же чуть не половину получаемых денег мне приходилось уплачивать за лечение тяжело больного сына. Долги наши по лавкам снова выросли в весьма солидную сумму. Из лавок опять наотрез отказывались выдавать раньше уплаты долга. К довершению этого ко мне однажды позвонила моя подруга С, у мужа которой я заняла 200 рублей. Не снимая верхнего платья, она на пороге проговорила: «Мне очень нужны деньги. Когда же ты уплатишь свой долг?» На мое замечание, что ее муж давал мне взаймы более чем на полгода, она бросила мне с иронической улыбкой: «Да ведь и позже нечем будет платить! Ты прекрасно это знала, когда занимала, хорошо знаешь это и теперь… Насколько это честно, предоставляю судить тебе самой!» – и она резко повернулась и вышла.