Виктор Владимирович Голявкин
В том-то и дело
Зима. Мёрзнут Петины уши. И вдруг Петя видит такую картину. Он видит в проруби человека. И человек не кричит: «Спасите!» Он никого не зовёт на помощь. Напротив. Он совершенно спокойно сидит в воде. Он даже с улыбкой фыркает.
Человек вылез из проруби. Поплясал на снегу и опять полез в прорубь.
«Ну и ну! — удивляется Петя. — Как он может сидеть в этой проруби?! Он, наверное, выносливый и отважный: зимой сидит в проруби, когда все в шубах. Вот бы мне посидеть в этой проруби! Чтобы видели все, как я там сижу: Таня, Славик, Андрюшка, Марик. Они сказали бы про меня: «Ну и ну! Посмотрите! Он вон где!» Я улыбался бы, сидя в проруби. Мне были бы нипочём все болезни…»
Человек тем временем вылез из проруби и преспокойно, с улыбкой оделся. Он не стучал зубами, не ёжился — ничего такого не делал. Он только лишь улыбался.
Удивлённый Петя спросил:
— Вам не холодно?
— Жарко, — ответил тот просто.
— Вот это да! — сказал Петя. — Вы спортсмен?
— В том-то и дело, — сказал спортсмен.
Виктор Владимирович Голявкин
В любом деле нужно уметь работать
У нас в школе открылась секция бокса. Туда записывали самых смелых. Подающих надежды. Я сейчас же пошёл записаться, потому что давно подавал надежды. Так все ребята считали. После того как хотел Вовку стукнуть и промахнулся. И кулаком попал в стенку. И кусок штукатурки отбил. Все тогда удивились. «Вот так дал! — говорят. — Вот это удар!» Я всё ходил с распухшей рукой и всем показывал: «Видишь? Вот у меня удар какой! Не выдерживает рука. А то я, пожалуй, и стенку пробил бы!» — «Насквозь?!» — удивлялись ребята.
С тех пор за мной пошла слава сильнейшего. Даже после того как рука прошла и показывать было нечего.
И вот я пришёл первым в секцию. И записался. И ещё ребята пришли. И Вовка тоже записался.
Началась занятия.
Я думал, нам сразу наденут перчатки и мы будем драться друг с другом. Наверняка я всем дам нокаут. И все скажут: «Вот это боксёр!» А тренер скажет: «Эге, брат, да ты чемпионом будешь! Надо тебе шоколада побольше есть. Мы попросим у государства, чтоб государство тебя бесплатно кормило. Шоколадом и разными там сладостями. Раз такой редкий талант появился».
Но тренер не дал нам перчаток. Он выстроил нас всех по росту.
Сказал: «Бокс — дело серьёзное. Пусть все об этом подумают. А если кто из вас по-другому думает, то есть, что бокс несерьёзное дело, пусть тот спокойно покинет зал».
Зал никто не покинул. Построились в пары. Как будто бы не на бокс пришли, а на урок физкультуры. Потом разучивали два удара. Махали руками по воздуху.
Иногда тренер нас останавливал. Говорил, мы неправильно делаем. И начиналось сначала. Один раз тренер сказал кому-то:
— Вон там, в широченных штанах, что ты делаешь?
Я вовсе не думал, что это мне, а тренер ко мне подошёл и сказал, что я бью левой рукой вместо правой, в то время как все бьют только правой, и неужели нельзя быть внимательней!
Я обиделся и не пришёл больше. Очень мне нужно, думал я, заниматься какой-то глупостью! С моим-то ударом! Когда я стенку могу пробить. Очень мне всё это нужно! Пусть Вовка там занимается. И другие. А я приду, когда будут драться. Когда наденут перчатки. И тогда мы посмотрим. Очень мне нужно просто руками махать! Это прямо смешно.
Я перестал ходить в секцию. Только Вовку спрашивал:
— Каково? Всё руками махаете?
Я всё смеялся над Вовкой. Дразнил его. И всё спрашивал:
— Ну, каково?
А Вовка молчал. Иногда говорил:
— Никаково.
Однажды он мне говорит:
— Завтра спарринг.
— Чего? — говорю.
— Приходи, — говорит, — сам увидишь. Спарринг — это учебный бой. Мы, в общем, драться будем. То есть работать. По-нашему так.
— Ну, работай, работай, — говорю я. — Зайду завтра к вам, поработаем.
Захожу в секцию на другой день.
Тренер спрашивает:
— Ты откуда?
— Я, — говорю, — здесь записан.
— Ах вон оно что!
— Я в спарринг хочу.
— Ну? — сказал тренер.
— Ну да! — сказал я.