— Нет, гражданин начальник, я на «мокрое дело» не пойду. Пусть, если надо, водолазы цепь травят. Бог с ними, с деньгами, не согласен я топить корабль с народом.
Кейрялис решительно нахлобучил кепку на голову.
— Каторжник проклятый! — бешено закричал Медонис. — Деньги ведь… Половину тебе отдам. Видать, ты дурак полный. Мразь!
— Нет, гражданин начальник, я не мразь, — ответил Кейрялис. — Я Родину защищал от немцев. Вот смотри, — он быстро завернул подол рубахи, — на раны смотри, видишь, кровь проливал. Воровством занимался — виновен. За это в тюрьме сидел. А ты за деньги сгубить невинных людей хочешь. Выходит, гражданин начальник, не я, а ты мразь!
— Мели, мели, — глотнув слюну, пробормотал Медонис. — Не часто удаётся послушать философствующего каторжника. — Антон Адамович осклабился. — Ты уже виноват перед судом. Выкрал чертёж из портфеля старшего лейтенанта. Забыл? Смотри, если я донесу…
— И надо же, польстился на лёгкие деньги. Слабый я человек, выпить люблю, — неторопливо продолжал Миколас. — Если что плохо положено, украсть могу. Хозяева виноваты, что добро не берегут… А людей убивать не согласен. На донос твой плевал! Мою дружбу кулаком не завоюешь. Счастливо оставаться! — Миколас взялся за ручку двери.
— Нет, погоди. Сначала я хочу поблагодарить. — Медонис быстро сунул руку в карман пиджака. — Ты ведь работал и должен получить, что причитается.
Выстрел растворился в грохоте мотопомп и в шуме льющейся потоками воды.
Медонис, задрав голову, с тоской разглядывал высокий борт всплывшего лайнера. Крен у него ещё оставался, и поэтому верёвочный трап, не прилегая к стенке, болтался в воздухе. Пересилив страх, Медонис взобрался на палубу, постоял, осмотрелся. Здесь только одна мотопомпа. Вахтенный моторист, склонив голову набок, прислушивался к шуму мотора. Людей наверху было немного. Борьба за корабль развернулась на нижних палубах. Там грохотали моторы, хрипели донки, перекликались человеческие голоса. Люди напрягали последние усилия. Мощный, глухой шум доносился из железного чрева, палуба содрогалась.
«Я должен взорвать эту развалину, — сказал себе Антон Адамович, — другого не дано. Тогда я господин. Только бы удался взрыв! Черт, корабль будто вулкан перед извержением. Под ногами — ад. Эх, дурак я! Сколько времени готовился, а удобный момент пропустил! Вот и ходи трави канаты».
Он сделал несколько шагов. Кормовая палуба была ярко освещена. У двух воздушных помп — качальщики. Доносилось мерное перестукивание поршней. Мичманы Коротков и Снегирёв следили за сигналами водолазов. Все заняты, никто не обращал внимания на Медониса. Но он твёрдо знал правило: осторожность и ещё раз осторожность!
Медонис вернулся к тарахтящей мотопомпе и тронул матроса за рукав.
— Товарищ, — громко, чтобы перекрыть шум, крикнул он, — одолжи обтирки, обтирки, поиздержались мы на «Шустром», клочка не найдёшь.
Моторист молча достал из ящика пучок ветоши и подал Антону Адамовичу. Крышка ящика упала, но звука слышно не было.
— А что, товарищ матрос, выровняем крен, как думаешь? — кричал Медонис. — Мне бы в порт сходить. За водой для котлов… Да не знаю, как быть.
— Выровним, немного осталось, — уверенно ответил матрос. — Батя сказал, к восьми утра поставим к стенке корабль. Раз батя сказал — значит, так и будет.
— У стенки поставим, — повторил Медонис. — Да ну?! А хорошо бы! Спасибо за обтирку, товарищ!
Медонис решил ещё раз попытаться проникнуть в каюту. Но ему опять не повезло: на второй палубе матросы спускали по трапу бочки с бензином. Пришлось вернуться. Осталось взорвать корабль. Другого выхода не было.
Медонис незаметно перебрался на тёмный противоположный борт: здесь огней не зажигали. Как привидение, проскочил по длинному проходу и оказался на носовой палубе. За месяц он изучил затонувший корабль. У лобовой надстройки, под крышей из толя, работал мощный компрессор на широких колёсах. От него поступал воздух к топливным насосам, качавшим мазут.
Под лампочкой дежурный моторист читал газету. Он даже не поднял головы, когда Антон Адамович прошёл мимо.
«Удачно, весьма удачно! — радовался Медонис, пробираясь между брёвнами и досками, резиновыми проводами и шлангами. — Такой грохот, никто не услышит, когда пойдёт якорная цепь. Дурак Миколас, отказался. Пустяковое дело».