Он ухмыльнулся, и Фостер улыбнулся ему в ответ. По правде говоря, он гордился своим круглолицым толстеющим дядюшкой с короткими толстыми пальцами и оголенной макушкой, которую тот, движимый тщеславием, тщетно старался скрыть под жиденькими прядями волос, зачесанных с висков. И то же тщеславие заставляло его одеваться так, что он вечно вызывал мысль о неплотно уложенном стоге, так как неряшество было его фирменной маркой. Да, Фостер, хоть и стыдился своего дяди, очень гордился им.
Но на этот раз, войдя в захламленную квартиру дядюшки, Фостер менее всего был склонен обмениваться улыбками. С того времени он постарел на девять лет, как, впрочем, и дядя Ральф. И в течение этих девяти лет дядя Ральф продолжал полировать статьи и книги, посвященные самым различным вопросам науки, и каждая из них оставила что-то в его обширной памяти.
Ниммо с наслаждением ел виноград без косточек, бросая в рот ягоду за ягодой. Он тут же кинул гроздь Фостеру, который в последнюю секунду успел-таки ее поймать, а затем наклонился и принялся подбирать с пола упавшие виноградинки.
– Пусть их валяются. Не хлопочи, - равнодушно заметил Ниммо. - Раз в неделю кто-то является сюда для уборки. Что случилось? Не получается заявка на дотацию?
– У меня до этого никак не доходят руки.
– Да? Поторопись, мой милый. Может быть, ты ждешь, чтобы за нее взялся я?
– Вы мне не по карману, дядя Ральф.
– Ну, брось! Это же дело семейное. Предоставь мне исключительное право на популярное издание, и мы обойдемся без денег.
Фостер кивнул.
– Идет! Если, конечно, вы не шутите.
– Договорились.
Разумеется, в этом был известный риск, но Фостер достаточно хорошо знал, как высока квалификация Ниммо, и понимал, что сделка может оказаться выгодной. Умело сыграв на интересе широкой публики к первобытному человеку, или к новой хирургической методике, или к любой отрасли космонавтики, можно было весьма выгодно продать статью любому массовому издательству или студии.
Например, именно Ниммо написал рассчитанную на сугубо научные круги серию статей Брайса и сотрудников, которая детально освещала вопрос об особенностях структуры двух вирусов рака, причем потребовал за эти статьи предельно мизерную плату - всего полторы тысячи долларов при условии, что ему будет предоставлено исключительное право на популярные издания. Затем он обработал ту же тему, придав ей более драматическую форму, для стереовидения, и получил единовременно двадцать тысяч долларов плюс проценты с каждой передачи, которые продолжали поступать еще и теперь, пять лет спустя.
Фостер без обиняков приступил к делу:
– Что вы знаете о нейтринике, дядя Ральф?
– О нейтринике? - Ниммо изумленно вытаращил маленькие глазки. - С каких пор ты занимаешься нейтриникой? Мне почему-то казалось, что ты выбрал псевдогравитационную оптику.
– Правильно. А про нейтринику я просто навожу справки.
– Опасное занятие! Ты переходишь демаркационную линию. Это тебе известно?
– Ну, не думаю, чтобы вы сообщили в комиссию, что я интересуюсь чем-то посторонним.
– Может быть, и следует сообщить, пока ты еще не натворил серьезных бед. Любопытство - профессиональная болезнь ученых, нередко приводящая к роковому исходу. Я-то видел, как она протекает. Какой-нибудь ученый работает себе тихонько над своей проблемой, но вот любопытство уводит его далеко в сторону, и, глядишь, собственная работа уже настолько запущена, что на следующий год его дотация не возобновляется. Я мог бы назвать столько...
– Меня интересует только одно, - перебил Фостер. - Много ли материалов по нейтринике проходило через ваши руки за последнее время?
Ниммо откинулся на спинку кресла, задумчиво посасывая виноградину.
– Никаких. И не только за последнее время, но и вообще. Насколько я помню, мне ни разу не приходилось обрабатывать материалы, связанные с нейтриникой.
– Как же так? - Фостер искренне изумился. - Кому в таком случае их поручают?
– Право, не знаю, - задумчиво ответил Ниммо. - На наших ежегодных конференциях, насколько помнится, об этом никогда не говорилось. По-моему, в области нейтриники фундаментальных работ не ведется.
– А почему?
– Ну-ну, не рычи на меня. Я же ни в чем не виноват. Я бы сказал...
– Следовательно, вы твердо не знаете? - нетерпеливо перебил его Фостер.
– Ну-у-у... Я могу сказать тебе, что именно я знаю о нейтринике. Нейтриника - это наука об использовании движения нейтрино и связанных с этим сил...
– Ну, разумеется. А электроника - наука о применении движения электронов и связанных с этим сил, а псевдогравитика - наука о применении полей искусственной гравитации. Я пришел к вам не для этого. Больше вам ничего не известно?
– А кроме того, - невозмутимо докончил дядюшка, - нейтриника лежит в основе обзора времени. Но больше мне действительно ничего не известно.
Фостер откинулся на спинку стула и принялся с ожесточением массировать худую щеку. Он испытывал злость и разочарование. Сам того не сознавая, он пришел сюда в надежде, что Ниммо сообщит ему самые последние данные, укажет на наиболее интересные аспекты современной нейтриники, и он получит возможность вернуться к Поттерли и доказать историку, что тот ошибся, что его факты - чистейшее недоразумение, а выводы из них неверны.
И тогда он мог бы спокойно вернуться к своей работе.
Но теперь...
Он сердито убеждал себя: "Хорошо, пусть в этой области не ведется больших исследований. Это же еще не означает сознательной обструкции. А что, если нейтриника - бесплодная наука? Может быть, так оно и есть. Я же не знаю. И Поттерли не знает. Зачем расходовать интеллектуальные ресурсы человечества на погоню за пустотой? А возможно, работа засекречена по какой-то вполне законной причине. Может быть..."
Беда заключалась в том, что он хотел знать правду, и теперь уже не может махнуть на все рукой. Не может - и конец!
– Существует ли какое-нибудь пособие по нейтринике, дядя Ральф? Что-нибудь простое и ясное? Какой-нибудь элементарный курс?
Ниммо задумался, тяжко вздыхая, так что его толстые щеки задергались.
– Ты задаешь сумасшедшие вопросы. Единственное пособие, о котором я слышал, было написано Стербинским и еще кем-то. Сам я его не видел, но один раз мне попалось упоминание о нем... Да, да, Стербинский и Ламарр. Теперь я вспомнил.
– Тот самый Стербинский, который изобрел хроноскоп?
– По-моему, да. Значит, книга должна быть хорошей.
– Существует ли какое-нибудь переиздание?. Ведь Стербинский умер пятьдесят лет назад.
Ниммо только пожал плечами.
– Вы не могли бы узнать?
Несколько минут длилась тишина, и только кресло Ниммо ритмически поскрипывало - писатель беспокойно ерзал на сиденье. Затем он медленно произнес:
– Может быть, ты все-таки объяснишь мне, в чем дело?
– Не могу. Но вы мне поможете, дядя Ральф? Достанете экземпляр этой книги?
– Разумеется, все, что я знаю о псевдогравитике, я знаю от тебя и должен как-то доказать свою благодарность. Вот что: я помогу тебе, но с одним условием.
– С каким же?
Лицо писателя вдруг стало очень серьезным.
– С условием, что ты будешь осторожен, Джонас. Чем бы ты ни занимался, ясно одно - это не имеет никакого отношения к твоей работе. Не губи свою карьеру только потому, что тебя заинтересовала проблема, которая тебе не была поручена, которая тебя вообще не касается. Договорились?
Фостер кивнул, но он не слышал, что говорил ему дядя. Его мысль бешено работала.
Ровно через неделю кругленькая фигура Ральфа Ниммо осторожно проскользнула в двухкомнатную квартиру Джонаса Фостера в университетском городке.
– Я кое-что достал, - хриплым шепотом сказал писатель.
– Что? - Фостер сразу оживился.
– Экземпляр Стербинского и Ламарра. - И Ниммо извлек книгу из-под своего широкого пальто, вернее, показал ее уголок.
Фостер почти машинально оглянулся, проверяя, хорошо ли закрыта дверь и плотно ли занавешены окна, а затем протянул руку.