Глянув на портрет, царь сначала обрадовался. Парадный наряд царя был нарисован такими яркими, звонкими красками, каждая пуговка и ленточка выписаны так отчетливо, что казались настоящими, приклеенными к холсту, пуговками и ленточками. А любимая собака царя (не удивляйся, дружок, злодеям тоже не чужда любовь к животным) казалось вот-вот выскочит из картины с заливистым лаем… Но когда царь глянул повыше штанов и мундира, ему стало как-то нехорошо. Да-да, царь посмотрел на свое собственное лицо и просто-напросто испугался, уж таким оно было злым да жестоким! Человек с портрета смотрел царю прямо в глаза и, казалось, хотел сказать: «Казнить его!» Вот ведь, дружочек, страсть-то какая!
Впрочем, царь был доволен: пусть все, глянув на портрет, видят, какой он ТВЕРДЫЙ и НЕПРЕКЛОННЫЙ (не портрет, конечно, а он, царь). И еще он обрадовался, что художник умер, и, стало быть, за портрет не нужно было отдавать обещанную цену. Царевна, правда, огорчилась (на ней ведь никто не хотел жениться, а самый лучший в мире художник — это все-таки не самая худшая в мире партия).
И вот царь заказал старому плотнику раму для своего портрета и даже на радостях, что пол царства отдавать не пришлось, заплатил плотнику вперед. (Ты еще помнишь о стареньком плотнике?) Рама у него получилась просто расчудесная. Но плотник ведь был очень старенький и глаза у него были уже не такие зоркие, как у тебя или у меня. И наверное поэтому он немножко ошибся с размерами и рама оказалась чуть маловата — картина в ней не помещалась. Времени, чтобы сделать новую раму, совсем уже не оставалось, какой ужас! Но у плотника был сын, тоже, конечно, плотник (в ту далекую пору так уж было принято, что сын рыбака становился рыбаком, сын солдата — солдатом, а сын плотника — непременно плотником). И хоть сын этот был еще подросток, но кое-что уже смыслил в плотницком деле. И к тому же он очень любил своего старенького отца. И мальчик взялся исправить раму, хотя трудно даже представить, каким образом можно увеличить раму, это же ведь не то что уменьшить! Но каким-то непостижимым образом сыну плотника это удалось. Всю ночь трудился он в мастерской своего отца и наутро — вот чудо! — рама подходила к картине в самый раз. А в ту пору (да кое-где и сейчас) принято было на свою работу ставить клеймо, это как бы подпись мастера, чтобы все знали, кто эту работу сделал, и чтобы все знали, ежели работа плохая, кого за нее поругать. Честь поставить клеймо старик уступил сыну — ведь он его, старика, так выручил! И тогда мальчик в самом уголке рамы нарисовал маленькую-премаленькую букву, первую букву своего имени (это была единственная буква, которую он знал, так как вообще-то ни читать, ни писать мальчик не умел). Это была буква «И». Она была очень маленькая, такая, чтобы увидеть ее мог только тот, кому очень-преочень захочется ее увидеть.
Вот по этой-то букве и можно найти Волшебную Раму, потому что (так, по крайней мере, говорят), буква эта не стерлась от времени и никаким самым сильным растворителем смыть ее нельзя.
Царь рамой остался доволен и, хоть и был ужасным жадиной, заплатил старику честь по чести, сколько было обещано.
Говорят, что портрет не принес царю счастья, Ведь глянув на него, любой человек ясно видел, что злой и жестокий властитель в глубине души жалкий трусишка, и что вся его неправедная власть держится исключительно на том, что не встречает никакого отпора. Постепенно и правители соседних стран и собственные вельможи перестали бояться грозного царя и впервые в своей жизни он начал терпеть поражения в многочисленных войнах с соседями, которые сам же и затевал. В скором времени царство его пришло в упадок и обнищавший от бесконечных поборов народ, хоть и отличался сказочным терпением, взбунтовался. Царя и его вредную дочурку изгнали из собственной страны. Говорят, что кто-то встречал их потом заграницей, и будто бы царь работал там рубщиком мяса в лавочке мясника, а дочка царская устроилась кухаркой в местную тюрьму.
А вот о том, что сталось с портретом после изгнания царя, никто не знает. Но Рама сохранилась. Вот только где она сейчас? Но где-то она существует, это точно. И там, где она появляется, вечно происходит что-нибудь странное.