На земле и под землей

С тех пор часто ходила принцесса к пруду дворцовому. Придет, сядет на берегу, срезами горькими заливается да водичкою сладкою слезы-то запивает. И тем эти прогулки ее кончилися, что понесла она от водички сладенькой ребеночка. Король ужасно кричал поначалу: «Где это видано, чтобы баба, три года как вдовая, обрюхатела! Ты весь наш род королевский опозорила! Стыдно, понимаешь, соседям в глаза смотреть! Признавайся, — говорит, — такая-сякая, кто ребенку твоему отец? Я ему, позорнику, вмиг счас голову-то отрублю!» А принцесса знай одно твердит: «Муженек мой сладенький тот самый отец и есть!» Ей, конечно, никто не поверил. А уж как родился у нее сынок — тут и не хочешь, да поверишь. Уж и головка-то у него сахарная, и ручки-то — карамельные, и ножки-то — мармеладные. А животик — ну чисто бисквитно-кремовый! Обрадовался король наследнику самому что ни на есть законному, уж так внучека полюбил, что и слов-то не найти! А когда состарился, отдал ему царство в управление, а сам цветоводством занялся — с детства мечта у него была цветочки разные выращивать да на закате трубочку на завалинке сидя покуривать, ни об чем не беспокояся…

* * *

Ах, раскололась волшебная рама!
Нету красы в ней больше ни грана.
Титры шуршат, осыпаясь с экрана,
И намалевана кадмием рана
Старой артистки, смешно моложавой,
Утром железной, вечером — ржавой.

Ах, распрямились кудряшки виньеток!
Смыло дождями листвы позолоту.
И от букета прутики веток
В пыльной бутылке, как в горле икота,
Напоминают что-то, кого-то…

Чудо растаяло, нет больше чуда!
И не приходят гости оттуда.

ЧЕРНЫЙ ГОРОД

* * *

Я надел волшебные очки,
Посмотрел вокруг — и поплохело:
Половина — вроде бы свои,
А от других осталось — только тело.

И другие эти не спеша —
А куда спешить им, в самом деле? —
Нас гнобят затем, чтобы душа
Не могла держаться в бренном теле.

Я со страху кинулся бежать,
Я забился в самый темный угол,
Чтоб как можно дольше не видать
Этих мертвых и подвижных кукол.

День прошел. Бояться я устал.
Может быть, я сам не настоящий?
Из буфета водочку достал
И налил сто грамм рукой дрожащей.

Сняв очки, я выглянул в окно —
Снова мир наивен и прекрасен!
Я своих узнаю все равно,
А чужой придурку не опасен.

Курочка Ряба

Жила-была Курочка Ряба. У неё было много детей, — цыплят. Курица гуляла с ними по птичьему двору, показывала малышам, как нужно клевать зернышки и пить воду из поилки, следила, чтобы какой-нибудь особенно шустрый цыплёнок не попал по глупости в лапы кота. Вечером Курочка Ряба Укладывала малышей спать, а сама садилась рядышком, чтобы согревать их всю ночь своим теплом. Курица была счастлива.

Но однажды в курятник вбежал соседский петух, весь взъерошенный и заикающийся от страха. Он рассказывал ужасное. Будто бы собственными глазами видел он, как его хозяева убили двух молоденьких кур, а потом, осматривая их ещё тёплые трупики, говорили меж собой: «Ах, какое чудесное мясо! Вот уж попируем сегодня!» Рассказывая об этом, старый петух плакал, как маленький… «Нет, он определённо перегрелся на солнце и сошёл с ума! — подумала Курочка Ряба, — даже трехдневный цыплёнок не поверит, что наши замечательные хозяева способны на такое злодейство! Нет, это просто смешно! Они построили нам чудесный, просторный дом, каждый день кормят нас вкусным зерном, никогда не забывают налить в поилку свежей воды. А как они любят наших малышей! Да, старый хрыч точно спятил…»