Прошло два дня и ночью мы, наконец, тронулись в Архангельск. В пути нам должен был встретиться караван. Ночью крейсер догнал его и определил по локатору, с кем имеет дело. У наших кораблей тогда ещё не было локаторных установок. Англичане знали это и позже нам их передали.
Куртнэй рассказал нам историю потопления знаменитого немецкого дредноута, который стоял в одном из фиордов Норвегии. Таких дредноутов у немцев было два. Залп любого из них превышал мощность залпа нескольких английских дредноутов. Англичане систематически вели разведку на истребителях. И когда заметили его выход из фиорда, то стали следить за его движением. На его пути севернее Исландии были поставлены мины, но ветер отнёс их к югу, и дредноут прошёл этот отрезок пути свободно. Однако, когда он, уже выйдя в открытое море, обогнул Исландию и повернул к югу, то навстречу ему вышел английский крейсер "Худ". Его задача заключалась в том, чтобы хоть как-то замедлить движение дредноута. "Худ" подошёл на близкую дистанцию, произвёл залп и попал в машинное отделение. Его ход был несколько замедлен, но и "Худ" был очень быстро потоплен. Вскоре на дредноут налетели английские торпедоносцы. Ход был ещё более сокращён, но зенитная артиллерия дредноута работала исключительно метко и несколько торпедоносцев были сбиты. На другой день, в тумане, дредноут был потерян. Разведка самолётами велась беспрерывно. Весь британский морской флот вышел навстречу. Из Средиземного моря также был вызван почти весь морской флот. Днём дредноут был снова обнаружен. Торпедоносцы снова атаковали его и ещё сократили ход. На дредноуте начались трения между флагманом и капитаном. Гитлер приказал держаться до рассвета следующего дня и обещал выслать на подмогу 100 бомбардировщиков. Но ещё один налёт торпедоносцев повредил два винта дредноута, и он теперь мог только ходить по кругу. Теперь весь английский флот, окружив немца, стал его расстреливать. Вода кругом буквально кипела от огромного количества взрывов. Наконец, последним налётом торпедоносцы закончили дело: торпеда попала в середину корабля, и он переломился пополам. Спаслись только 100 человек, так как англичане спешили уйти от готовящегося против них утреннего налёта, о котором они узнали из перехваченного радиоприказа Гитлера. Немецкие самолёты действительно прилетели утром, но было поздно: они потопили лишь какой-то подбитый в бою и поэтому отставший миноносец.
На рассвете мы увидели в довольно густом тумане громадные груженые корабли. Это был караван с грузом для СССР. Через сутки мы подошли к Архангельску. Крейсер остановился вдалеке от бухты. Мы должны были вновь сначала сесть в лодку, а затем - с неё на эсминец. Распрощавшись с адмиралом, после отдания всех воинских почестей, мы сошли по трапу и сели в лодку.
Отплыв метров десять, мы увидели, что личный состав крейсера вышел на палубу проститься с нами. Народу было так много, что крейсер даже наклонился в нашу сторону. Экипаж провожал нас очень тепло, с криками "ура".
Эсминец, на который мы пересели, подошёл ближе ко льду и остановился в нескольких метрах от кромки. Здесь мы стали с нетерпением ждать прибытия нашего советского ледокола. В это время мы заметили, как в лёд вошёл маленький пароходик, на борту которого было написано "Громов". Он врезался в лёд и пошёл прямо на Архангельск. Мы вспомнили свой девиз: "Вперёд и только по прямой!".
Но вот показался и ледокол. Он бережно подошёл к эсминцу и начал швартоваться к его борту. Я не дождался окончания этой операции и спрыгнул от нетерпения на палубу ледокола. Необыкновенное чувство охватило меня. Я хотел как можно скорее увидеть кого-нибудь из наших советских людей. На борту, куда я спрыгнул, никого не было. Тогда я поднялся к капитану и мы, с непередаваемой радостью, поприветствовали друг друга. Быстро улеглись вопросы и ответы, и я попросил капитана отплатить англичанам за их внимание и любезность таким же вниманием и любезностью, побыстрее разместив их на ледоколе.
- Сейчас всё будет сделано, Михаил Михайлович.
Но "сейчас" оказалось чисто "русским": пока четверым англичанам, направлявшимся к нам в СССР по каким-то, неизвестным нам, делам, предложили посидеть в столовой. Это была неприятная картина. Я ещё раз обратился к капитану с просьбой поскорее устроить командированных. Мы все старались загладить нерасторопность и непредусмотрительность, объясняя это тем, что на ледоколе ремонт, что поздно пришло распоряжение и прочим враньём.
В конце концов ледокол доставил нас в Архангельск. Так же, как и мы, англичане несколько дней ждали возможности вылететь в Москву. Наконец нам (лётному составу) была предоставлена возможность долететь на Ли-2 до одного из аэродромов дальней авиации. Там пришлось пробыть ещё сутки. Как в Архангельске, так и на этом аэродроме, мы были приятно поражены удивительным спокойствием людей, как бы привыкших к такой обстановке. Полное впечатление мирного времени. На аэродроме, в столовой генералы перед обедом выпивали по сто грамм водки и так сытно кушали, что некоторых своих знакомых я нашёл даже поправившимися.
Я горел нетерпением поскорее попасть на фронт и поэтому торопил командира дивизии поскорее переправить нас в Москву.
* * *
Было 1 декабря 1941 года, когда мы, наконец, прибыли в Москву и остановились в Наркомате авиационной промышленности.
Я тут же позвонил в секретариат Командующего ВВС с просьбой принять меня для назначения и прохождения дальнейшей службы. Ответ был: "Завтра". После такого ответа я был свободен 24 часа, которые нужно было чем-то заполнить. По телефону я нашёл лишь своего зама И.М.Гиллера, который был очень привязан ко мне и любил меня. Он немедленно примчался и, конечно, хотел и дальше работать со мной, где бы я ни был. Это был человек, который не мог существовать на свете без кипучего дела. Со мной оставались Юмашев и Байдуков.
Тут я вспомнил, что, отправляясь в США, оставил в Москве свою собаку, сеттера Дину, одной женщине по фамилии Амелунг - страстной любительнице борзых. Ей я оставил Дину потому, что она понимала собак лучше, чем иногда можно понять некоторых людей. Конечно, я немедленно отправился к ней и был встречен Диной с такой радостью, которую могут оценить и понять далеко не все люди. Эта искренность далеко не всем нравится, как ни странно. Поблагодарив хозяйку, которая была в восторге от Дины, от её ума, деликатности, послушания и т.п., я взял собаку с собой в Наркомат. Там положил ей коврик и сказал, что это - её место. Этого было достаточно, без всяких напоминаний.