Потом Нина и сама не понимала, отчего так легко перенесла внезапное, обидное охлаждение своего бывшего жениха. То ли потому, что любовь к Виктору, как уверяла Екатерина, была всего лишь «очередным приступом легкомыслия»? Приступ миновал, и легко вздохнулось.
А тут еще Данила неотступно был рядом и вел себя так, будто ничего не помнил, ничего не знал о том, что заводская молва называла ее «романом с Луниным».
При всей своей занятости он ухитрялся почти ежедневно навещать Нину.
Просыпаясь по утрам, она начинала представлять, как откроется дверь и появится его высокая фигура в белом халате, а впалые щеки тотчас зарозовеют, едва он встретится с ее взглядом. Он любил ее по-прежнему, а может быть, сильнее, она чувствовала это и радовалась и была ему благодарна.
Затем пришли сомнения: достойна ли она любви Данилы после того, как чуть-чуть не вышла замуж за другого?
Иногда Данила заставал ее грустной, с незнакомой, слабо намечающейся морщинкой между бровями, — тревожился, боялся выспрашивать, что тому причиной. Вероятно — Виктор Лунин, его странное поведение…
Усилием воли Седов принуждал себя не думать о Лунине, во всяком случае теперь, как о сопернике. Не слепая же она, должна понять и возненавидеть его. Нет, даже не это! Просто стать равнодушной: было и больше ничего нет.
— Катя, Катя, возможно так или невозможно? — однажды, не вытерпев, признавшись, что угнетает его, спросил он у своего друга.
— Все будет хорошо, Данила, все, — ответила Катя.
С утроенной энергией он бросился в хлопоты, связанные с приездом Нины.
Дома Нину ожидал накрытый стол, вокруг которого суетилась Катя, и была жарко истоплена печь.
— Один товарищ проявил чудеса изворотливости и набил наш сарай до верху обрезками с дровяного склада, — оживленно сообщила Катя.
Нина оглядела комнату: на окне вместо одеяла маскировочная штора из плотной бумаги, а на ее тумбочке у кровати в бутылке из-под молока, несколько веточек тополя, поставленных для нее Данилой.
— Располагайся, Ниночка, будь, как дома, — пошутил он, — а мне нужно в цех. Вечерком, если позволите, загляну!
— Ну что, каково настроение, Ниночка? — спросила Катя у подружки, когда они остались вдвоем.
Нина виновато улыбнулась:
— Сама не разберусь, какое… Выходит, если б не трагедия, то совершила бы непоправимую ошибку в жизни!
И вдруг, закрыв лицо руками, проговорила:
— Да уж любит ли он меня, Катя?
— Любит, очень любит. Он спит и видит тебя, — весело ответила Катя. — Счастливая ты, как я посмотрю, какого парня покорила!
Нина неожиданно всхлипнула, склонившись головой на стол.
— Вот тебе раз!
Катя встала, подошла к ней и погладила ее золотистый затылок.
— Ты поешь давай, тут бабка припасла творогу со сметаной. — И наказывала передать, что ни Буренка, ни хохлатки не обойдут тебя своей милостью.
— Ах, Катя, Катя, ну за что мне все это? — вытирая ладонями смоченные слезами щеки, спросила Нина.
Седов спешил, изворачивался как мог, выпрашивая у хозяйственников то олифы, то краски на ремонт комнаты, в которой жил до войны с покойной матушкой, а сейчас готовился перевезти к себе Нину. Он спал урывками, однако не чувствовал усталости, успевал на работе и дома.
Женщины в цехе опять заговорили: «Ну, не узнать парня!», как говорили несколько месяцев назад, когда осунувшийся и постаревший Данила тяжело переживал измену Нины. Но теперь в эту фразу они вкладывали совершенно иной смысл, глядя на деятельного, не скупящегося на улыбки Седова.
Нине сразу понравилась отремонтированная, старательно-прибранная комната с двумя шкафами книг.
В чисто вымытое окно заглядывала подстриженная липа с тонкими, тянущимися от ствола, почти веерообразными сучьями. Какую же зеленую папаху весной нахлобучит на себя эта соседка!
Нина села на тахту, а Данила стоял у двери, смотрел на нее во все глаза. Она только сейчас заметила, что глаза его, глубоко посаженные, не просто серые, а с налетом голубизны, как бывает у детей.
У Виктора Лунина цвет глаз то голубой, то темно-синий в минуты гнева, непостоянный, как и он сам.
Нина уже могла думать о Лунине спокойно, как о постороннем человеке. И Екатерина, вероятно уверенная в этом, передавая заводские новости, не обходила молчанием и Лунина. Говорили, будто Виктор по состоянию здоровья признан негодным к военной службе в военное время и собирается завербоваться на Колыму.