Вскоре разнеслась весть, что женитьба Лунина расстраивается по его вине, и кое-кто из рабочих перестал здороваться с ним. Фаина не относилась к их числу, — наоборот, — в поступке Лунина она находила проявление смелости честного человека: разлюбил — отказался, чем мучиться всю жизнь.
Фаина постаралась высказать Лунину свои взгляды по дороге в трамвае. Он был тронут, благодарен малознакомой девушке, потому что чувствовал себя одиноким и нуждался в утешении.
Они сошли на одной остановке. Черные глаза Фаины из-под меховой шапочки с дружеским сочувствием все время были устремлены на него.
Вытащив на прощание теплую руку из варежки, она многозначительно проговорила:
— Мы друзья с сегодняшнего вечера, не правда ли?
— Да, разумеется, — подтвердил Виктор из вежливости. Но, как быстро выяснилось, в обязанности друга Фаина включала ежедневные встречи, провожания. Поначалу это угнетало Лунина, особенно если на ум приходили невольные сравнения с Ниной: тогда он проявлял активность, а тут девчонка навязывалась сама. Потом он привык. И даже стал скучать, когда девушка работала в вечернюю смену, и они не могли увидеться.
Поездка Виктора на Север решила Фаинину участь. Он сделал ей предложение. Фаина готова была ехать с ним за тридевять земель!
— А ты уверена, что я люблю тебя? — сам не зная, для чего он дразнит жену, как-то спросил у нее Виктор.
— Еще бы, иначе не женился бы. Моя мама считает тебя очень порядочным парнем.
Виктор поспешил взлохматить густые, черные волосы своей подруги и притянуть ее к себе.
На Севере Лунин прихварывал, часто хандрил. Работа электриком представлялась Виктору ниже его возможностей. Упрекал отца, упрекал себя, что поддался уговорам бросить завод… Ради того, чтобы восстановить свой авторитет, совсем не обязательно было уезжать. А деньги здесь не легко даются!
Летом началась сущая пытка от гнуса. Проклиная все на свете и задыхаясь от накомарника, Виктор, как ни отваживался, не мог обойтись без него.
Фаина проявила выносливость. Она поступила по советам местных жителей — приучила себя обходиться без сетки. Первые недели три было страшно смотреть на ее лицо, руки, покрытые спекшейся кровянистой коркой от укусов.
Поначалу Фаина работала счетоводом, а через год была уже бухгалтером.
С рождением сына ничего не изменилось в ее отношении к мужу: он все так же оставался для нее «моим маленьким мальчиком», неуравновешенным, порой капризным. Все заботы по хозяйству в семье она добровольно несла сама.
— Господи, Фанька, я везучий, — говорил иногда Виктор жене, — в тебе энергии, предприимчивости на двоих хватает. Ты у меня истинный клад! — и принимался целовать каждый женин пальчик.
Однажды, разбираясь на письменном столе, Фаина нашла в папке мужа недописанное письмо к бывшей невесте, прочла и сразу поняла все: так вот почему он мечется, тоскует, — он живет с постылой женой, а любит другую!
Все его слова, ласки — ложь. И ребенок для него ничто!
Фаина была одна дома, Виктор заступил в ночное дежурство, и она не знала, что предпринять? Побежать к мужу на работу, показать ему письмо и спросить: за что, за какие грехи он так страшно наказывает ее? А затем забрать сына и уехать немедля. Ей помогут, посочувствуют, она заслужила здесь уважение людей. А его осудят, как осуждали там, на заводе, за Нину Полякову…
«Да, но я оправдывала его, защищала. Тогда я не жалела эту самую Полякову. Не повезло ей — выпала удача мне. Но вот в итоге торжествует его первая любовь, а я обманута…»
Фаина машинально придвинула к себе настольное зеркало, перед которым всегда брился муж, посмотрелась.
— Ну что, в дурочках сидишь? — сказала она своему отражению и расплакалась. Рушилось все. Сын оставался сиротой, она ни вдова, ни жена. И эта комната, неумело оклеенная ею, но похваленная Виктором, бывшая для нее не просто домом, а целым миром, — все прощай…
Фаина встала, принялась расхаживать от стола к кровати, где спал ребенок. Она обычно клала его к себе, если муж работал в ночную смену. Мальчику теплее, а ей удобнее, не вставая, покормить его грудью.
Мысли летели, путались в голове. То Фаина видела себя уже в Москве с матерью, сразу поседевшей после похоронной на отца, то перед нею возникал Виктор.
«За что, за что?» — допытывалась она, а он молчал, прятал глаза, склонив белокурую голову. Ну что он мог сказать ей, чем утешить? «Виноват, Фаня, прости. Думал, разлюбил, но вот сам не рад».