Екатерина настаивала, тратя при этом много энергии, Николай Николаевич упорствовал, прикрывая глаза и время от времени делая жевательные движения.
Слесари держали сторону старшего технолога, но в спор не вмешивались, их дело, как они считали — сторона, что скажут, то они и выполнят.
Миновал день, другой, пора было приходить к какому-то решению насчет шпинделей, монтаж с приспособлениями заканчивался.
Катя всерьез обеспокоенная, жаловалась в воскресенье мужу:
— Ведет себя, как индюк надутый, слова из него не вытянешь. Не хочется мне в наши перипетии начальство втягивать… Мне с «индюком» бок о бок работать.
— А ты к его половине сходи, — услышав о чем речь, подала голос Аграфена Егоровна. — Ночная кукушка всегда перекукует.
Внучка рассмеялась. Запахивая на себе домашний фланелевый халатик, желтый и нежный, словно пушок цыпленка, — она не поленилась встать из кресла, чтобы поцеловать бабку.
— Возьму и воспользуюсь твоим советом!
Квашенников весь следующий день старался избегать старшего технолога, Катя понимала, почему: не состоится между ними решительного разговора, и он поступит по-своему, пустит в эксплуатацию станки без стопроцентной гарантии на успех, лишь бы побыстрее давать продукцию. Манера страуса, прячущего голову под крыло!
К концу работы Квашенников вообще куда-то скрылся, как ни разыскивала его Катя.
— Домой скорее всего учапал, — безмятежно предположила уборщица, видевшая начальника с час назад.
«Нагряну сию минуту к нему домой и там поговорим, — раздраженно подумала Катя, убирая со стола бумаги. — Пусть в другой раз не обольщается, что от меня просто отделаться…»
Поправив перед зеркалом прическу, заново подкрасив губы Катя захлопнула за собой дверь и влилась в поток людей, отработавших первую смену.
Вестибюль весь был забит народом, пережидавшим дождь со снегом. Разбившись на кучки, тут разговаривали, пели и даже ухитрялись на коленях играть в шашки.
Катя с трудом протискалась к двери, повязала непромокаемый платочек и вышла на улицу под дождь: не размокнет, добежит как-нибудь, только все чулки заляпает грязью.
Дверь открыла Зинаида Ивановна, заахала, захлопотала.
— Микеша, Микеша, к тебе гость! — закричала она.
Квашенников полулежал с газетой на диване, сладко подремывая. Он не сразу открыл глаза на голос жены. Катя стояла ждала в раздражении: он тут копит жиры, а она мокнет под дождем, не зная покоя!
— Извините, я без приглашения. Вы ушли из цеха не сказавшись, а поговорить нам есть о чем…
Он будто не спал, сразу сориентировался; пригласил сесть, запахнул пижаму. Ни в голосе, ни в глазах не было и тени радушия.
— Я-то предполагала — мы сработались и между нами полное понимание. А вы ставите меня в смешное положение, Николай Николаевич…
Катя спохватилась, что начала чисто по-женски с упреков и на ходу перестроилась.
— Растолкуйте мне, пожалуйста, почему вы стали против конических роликов в шпинделях, поначалу предложив их? Я тут что-нибудь не понимаю?
Николай Николаевич как будто не спешил вступить в разговор, судя по его отсутствующему выражению лица, — так показалось Кате, и она была права. Он судил по собственной жене: пусть выговорит весь свой запал, а он послушает.
Но Екатерина Ермолова, задав вопрос, замолчала, ожидая ответа, устремив на собеседника свой строгий выпытывающий взгляд.
— Нет, я не против, перемонтировать можно… однако, сами посудите…
Катя стремительно перебила его:
— Можно или должно? Отвечайте, отбросив все привходящие соображения.
Жена услыхала за дверью, как Микеша брякнул: «Должно», — потом притворно закашлялся. Она понимала, что это означало: Николай Николаевич был недоволен собой.
С Квашенниковым стали происходить любопытные вещи, удивляющие его самого. Он словно нечаянно сделал открытие, что пятьдесят лет это еще далеко не старость, а пора зрелых поступков и отдачи накопленного.
Но было ли у него что отдавать — вот вопрос? Поговорить бы с кем из сверстников откровенно, спросить, какие думы у них на этот счет о себе.
Николай Николаевич перебрал в голове всех дружков-приятелей и ни на ком не мог остановиться, За ненормального посчитают, заговори он с ними на такую тему. С одной, пожалуй, Екатериной Сергеевной можно было наговориться, но его отпугивали от нее иногда насмешливые нотки. Странная женщина, она и над собой частенько подшучивала и не по пустякам, а в серьезном, и с беспощадной прямотой!
Он махнул рукой, — ничего, обойдется без откровений. И все-таки в первый же выходной постарался уехать на дачу в одиночестве, задумав на досуге перебрать чердачный архив: блокноты разные, дневники. Упорная потребность что-то уяснить, разобраться в своей жизни продолжала томить его.