Кандидат наук едва ответил Кате на ее «здравствуйте» и от презрения, должно быть, глядя поверх ее головы, велел тащить билет с вопросами. Катя вытащила: вопросы оказались несложные, но запутанные. Экзаменатор при желании явно может потопить ее. На минуту Катя растерялась, самоуверенность покинула ее. Она чувствовала себя безнадежно робкой студенткой, а не старшим технологом большого цеха и перестала владеть собой: захотелось встать и уйти.
Бархатистый голос с издевательскими интонациями будто пригвоздил ее к столу.
— Вы, никак, плохо подготовились, Ермолова?
— О степени моей подготовленности будете судить позднее, — не выдержав, вспылила Катя. — И попрошу вас… стол между нами очень узенький, вы мне мешаете сосредоточиться. Я пересяду с вашего разрешения?
Теперь она зло и требовательно смотрела в лицо экзаменатора, и он не выдержал ее взгляда: в глазах его вдруг что-то дрогнуло, он смутился.
— Садитесь, садитесь, — с опозданием, но зато с нотками почтительности, раздалось в ответ.
Катя поднялась со стула и выбрала стол подальше в углу. Она больше не сомневалась в способностях и умении постоять за себя. Дома, в цехе ждали ее с победой!
А в это время Нина Полякова была на работе. Ее поход к Лунину надолго стал излюбленной темой разговора на контрольном пункте. Ольга Владимировна, захлебываясь от злорадного удовольствия, по секрету рассказывала сотрудницам, как некогда Виктор Григорьевич чуть не бросил семью из-за Нины. Да глупая женщина посчитала его недостойным драгоценной своей руки!
«Может, и верно глупая? В двадцать три года вдова, а впереди была целая жизнь!..» — неожиданно для самой себя иногда думала Нина и скорее глушила эти мысли. К счастью, работы, как всегда, бывало много. Намахавшись штихмасом над кольцами, которые трудно было поднять на мерительную машину, она садилась к оптиметру, настраивала его на ноль и начинала проверять мерительные головки: микрокаторы, миниметры, что в избытке наваливала к ней на стол Ольга Владимировна. Работа эта требовала большой сосредоточенности: ошибись она — рабочий у станка наточит брак, пользуясь ее неправильно настроенным прибором.
С годами Нина научилась вызывать в себе, какое бы ни было у нее настроение, деловую сосредоточенность.
Позднее, берясь за электрограф, чтобы выжечь свой шрифт и дату проверки, она уже не боялась за качество выполненной работы.
Когда Ниной овладевало плохое настроение, она старалась уезжать куда-нибудь, чтобы не сидеть одной целый вечер в неприбранной холодной комнате. Так она поступила вчера вечером, отправившись на Красную площадь: постояла у Мавзолея, посмотрела на смену караула.
…Пронесутся годы, от когда-то жившей на свете Нины Поляковой и холмика земли не останется, а сюда будут приходить новые, такие же смертные люди с устроенными и неустроенными судьбами!
Неделю назад из комитета ветеранов Нина получила официальное письмо с просьбой выслать или завезти наградные документы Данилы Седова. Нина в тот же день собрала все документы, что имелись у нее, и послала их почтой. Зачем они потребовались комитету ветеранов, она не знала, но письмо, касающееся мужа, разволновало ее чрезвычайно, она стала томиться и ждать чего-то…
После обеда, нагнувшись за новой партией колец, Нина почувствовала себя плохо.
«Сердце сдает… умереть бы разом, без боли и хвори!» — пронеслось в голове.
Через час она лежала у себя дома. Боль в сердце прошла, только оставалась слабость. Никаких мыслей, никаких желаний не было. Обвеваемая ветерком из раскрытой форточки, Нина вскоре заснула.
— Нина, Нина, что с тобой? — Катя стояла над нею, сбрасывая шубку. — Звоню тебе, говорят, заболела.
— Сердце немного прихватило. Сейчас лучше. Ну, а у тебя как: сдала, можно поздравить?
— Да, отделалась, слава богу.
Катя присела к подруге на кровать, осторожно взяла ее руку в свои. Губы Нины вдруг задрожали, лицо сморщилось. Уткнувшись в подушку, она тихо всхлипнула.
— Одна ты у меня, Катя, одна на всем белом свете! Ты и твое семейство…
— Стало быть, не одна, а целых четверо, — возразила Катя, сама еле сдерживая слезы, и поспешила перевести разговор. — Слушай, а у тебя, ручаюсь, поесть нечего? Ну, вот что: ты лежи, а я в магазин сбегаю.
Катя вышла: каблуки ее застучали по коридору, а запах знакомых духов все еще плавал в комнате.
Откинувшись на подушку, Нина слышала, как хлопнула входная дверь, звякнув звонком, и все стихло. Было так однажды, когда Катя навещала ее в больнице после ампутации ступни, и Нине мерещилось, что лежит она не в палате, а в склепе, навечно замурованная от всего живого. А Катя приходила и уходила. Где-то за стенами склепа текла жизнь, неистовствовала война, — все в прошлом для нее. Нина отворачивалась к стене, если Катя начинала рассказывать про заводские новости или читать вслух письмо бабки с поклонами. Она даже не сердилась на подружку за назойливость, словно отмерли в ней все чувства: пусть читает, пусть говорит, что хочет!