— Это тебя и впрямь очень волнует?
— Да, ведь это подлинное чудо. Он сегодня уже трапезничал листами Корана?
— Спроси его сам об этом!
— Лучше не буду его спрашивать, а то он может обидеться. Ты знаешь, что у него есть нож! Да и плетку он раздает щедро и ловко!
— Ну, он же бравый малыш.
— Так, скажи, спрашивал его?
— Да еще перед сном.
— Что же он ответил?
— Гм! Он, кажется, не прочь.
— Великолепно, изумительно! Когда можно начинать?
— Терпение! Не все так быстро, как хочется. У моего покровителя есть свои причуды. Вчера я тебе не все сказал. Мы все — три моих спутника и я — наделены этим даром. Мы не боимся пуль.
— Что? Ты тоже?
— Говорю как на духу.
— Так ты тоже ешь листы Корана?
— Много спрашиваешь! Такими секретами не любят делиться.
— Значит, мы можем и в тебя стрелять?
— Да, если ваша жизнь надоела вам.
— Почему? Мне пока еще не надоела.
— Тогда будь осторожен и не стреляй ни в кого из нас, пока мы тебе не позволим.
— Почему нет, эфенди?
— Если мы дадим позволение, это не принесет тебе вреда. Но если ты вздумаешь выстрелить исподтишка, пуля вернется к тебе и поразит ту часть тела, в которую ты стрелял, целясь в нас.
— Значит, если я прицелюсь в голову твоего хаджи или в твою голову, пуля попадет мне в голову?
— Верно. Хочешь попробовать?
— Нет, эфенди, благодарю! Но почему же вы устроены так, а не иначе?
— Доверься своей смекалке: все дело в наших врагах. Чтобы их покарать, нам надо не только защищаться от их пуль, но и уметь стрелять в них так же метко, как они — в нас. Это древний закон справедливого воздаяния.
— Да, око за око, зуб за зуб. Не хочется мне быть вашим врагом. Когда вы уедете отсюда?
— Ты этому, наверное, обрадуешься?
— Нет, по мне, лучше бы вы остались здесь навсегда. Но ты произвел у нас настоящий переворот.
— Что ж, к лучшему.
— Да, мы благодарны тебе за это, хотя и предпочли бы, чтобы все шло так, как заведено Аллахом.
— Разве Аллах повелел, чтобы Мубарек обманывал вас, а коджабаши освобождал ваших арестантов?
— Пожалуй, нет.
— Как дела у коджабаши?
— Он крепко увяз.
— Надеюсь, ты ничего не предпримешь, что помогло бы ему уйти от праведной кары.
— Что ты обо мне думаешь! Я верный слуга падишаха и выполняю свой долг. За это ты мог бы оказать мне услугу и замолвить словечко перед хаджи.
— Ладно, напомню ему.
— А позволишь мне привести еще людей?
— Ничего не имею против.
— Я скоро вернусь сюда. Мне надо предупредить доброго Тома, которому так хотелось увидеть представление.
— Кто такой Тома?
— Он из тех, кто выполняет поручения, из тех, кого мы посылаем в Радовиш[5].
— Храбрый парень?
— Храбрец. Вчера, когда ты удалился, он нахваливал тебя. Я рассказал ему, что хаджи питается листами Корана и потому его не берет ни одна пуля. Он тоже хотел бы это видеть; он рад вам; он ваш друг. Позвать его?
— Веди!
Он торопливо пошел.
Эти люди были как нараспашку! Я подумал, что аладжи, быть может, поручили этому бравому посыльному Тома наблюдать за нами и сообщать обо всем. Вскоре мы убедились в старательности казия-муфтия. Сюда спешила целая толпа. Удалившись в комнату, мы избежали восхищенных взоров собравшихся, но «прокурор» нашел нас и там.
Рядом с ним был какой-то кривоногий человек, коего он представил нам:
— Смотри, эфенди, это тот посыльный, о котором я рассказывал.
Я посмотрел человеку в глаза и спросил:
— Так, значит, ты-то и дело ходишь отсюда в Радовиш?
— Да, господин, — отвечал он, — но не хожу, а езжу верхом.
— Когда ты поедешь в следующий раз?
— Послезавтра.
— А раньше нет?
Он покачал головой, и я сказал ему:
— Это очень хорошо для тебя.
— Почему?
— Потому что сегодня та дорога опасна для тебя.
— Почему же, эфенди?
— Это неважно. Просто, если ты хотел сегодня ехать туда, то я тебя предупредил.
— А сам-то ты ведь поедешь, наверное?
Поначалу он смотрел на меня искренним, честным взором, но с каждым вопросом взгляд его становился резче и злее.
— Разумеется, — непринужденно ответил я.
— Когда, эфенди?
— Ровно в полдень.
— Не к добру это время выбрано. В дорогу нужно отправляться за пару часов до захода солнца, во время послеобеденной молитвы.
— Так делают в пустыне, а не здесь. Ночью нет резона скакать по неизвестным лесам, да еще и аладжи шастают неподалеку.