— Сиди, это противно моему доброму нраву. Скажи мне хотя бы, надолго ли мы остановимся в Радовише?
— К сожалению, не знаю пока точно. Лучше было бы, если бы мы миновали это местечко без промедления; впрочем, мне надо обследовать раненую ногу. Возможно, я останусь, чтобы заняться ее лечением. Видимо, я вывихнул ее при падении, и мне придется ее перевязать.
— Если так, сиди, то пусть этот добрый посыльный не попадается мне в руки, иначе я распишу ему спину так, что он до конца своих дней будет об этом вспоминать. Кстати, в Остромдже были еще люди, которых мне хотелось вот так же вразумить.
— Кто это?
— Оба брата, что нас преследовали и известили о нашем прибытии Мубарека.
— Те, что квартировали у Ибарека, хозяина постоялого двора?
— Да. Они проспались скорее, чем мы думали, ведь только ты уехал, как они пожаловали к нам.
— Где же ты их видел?
— Где? В том же конаке, где мы остановились. Они не подозревали о случившемся и сразу поскакали наверх, туда, где скрывался Мубарек. Увидев, что там все сгорело, они вернулись в конак, чтобы все разузнать. Ты можешь себе представить, какие лица состроили они, когда узнали, что там произошло.
— Ты с ними разговаривал?
— Нет. Они поставили лошадей на конюшню и скрылись. Когда мы уезжали, они все еще не вернулись.
— Гм! Они наводили справки. Возможно, мы их еще увидим.
Глава 3
ХАКИМ
Нога, поврежденная мной в схватке с аладжи, начала ныть; ее надо было обследовать. Поэтому я велел пустить лошадей галопом, чтобы скорее достичь цели. Когда близ Радовиша мы снова подъехали к реке, я увидел крохотный домишко, возле которого сидел старик, внимательно смотревший на нас. В его чертах застыло какое-то сомнение.
Особой причины задерживаться здесь не было, но я все же остановился и приветствовал его. Он поднялся и почтительно поблагодарил меня. По-видимому, мой тюрбан внушал ему уважение.
— Разве ты нас знаешь, отец? — спросил я его.
— О нет. Я вас никогда не видел, — ответил он.
— Ты смотришь на нас так странно. В чем дело?
— Я принял вас за злых штиптаров.
— Разве мы выглядим как штиптары?
— Нет, конечно, да вот черная лошадь меня попутала. Будь всадник ростом повыше, я бы подумал, что передо мной эти штиптары, хотя вы одеваетесь не так, как они.
— Каких же штиптаров ты имеешь в виду?
— Простите! Не следовало мне об этом говорить.
— Ну-ну! Уверяю тебя, если ты нам и расскажешь что- то, ты не причинишь никому вреда.
— Может, и выйдет вред. Если ты поведаешь кому-нибудь об этом, то дело дойдет до штиптаров и пострадают добрые люди.
— Я не скажу никому. Халеф, дай старому отцу бакшиш!
Хаджи достал кошелек и бросил его старику на колени. Тот потер впалую щеку и решился начать рассказ:
— Господин, ты потомок пророка. Хотелось бы мне услужить тебе, но не могу. Мне моя совесть запрещает, ведь я обещал молчать. Возьми свои деньги назад.
— Оставь их себе, я же вижу, что ты беден. Похоже, ты ждешь, что здесь проедут штиптары.
— Именно так, господин.
— Сколько их будет?
— Четверо. Один из них носит высокие сапоги; у него большая, черная борода. Он поедет на вороном арабском скакуне. Разве этот жеребец не арабский скакун?
— Он самый.
— Вот я подумал то же самое и принял вас за тех убийц.
— А кто тебе сказал, что приедут штиптары?
— Гм! Не могу я этого выдать.
— Ты очень скуп на слова.
— Может, я и не такой молчаливый, но уж больно вы мне подозрительны.
— Да? И чем же?
— Да вот сапоги высокие к седлу у вас приторочены. Скакун у вас вороной, сапоги имеются. Не хватает лишь того штиптара, что сидел бы в этих сапогах на скакуне. Не будь здесь тебя, благословенный потомок пророка, он бы наверняка появился!
Тем временем показался какой-то юноша. Он перешел поле, пустовавшее под паром, и направился прямо в сторону дома.
— Кто это? — спросил я.
— Мой сын. Он проводник. О Аллах! Не должен был я об этом говорить!
Я начал догадываться, в чем дело. Здесь останавливались Мубарек и трое его спутников. Они взяли с собой юношу: тот указал им дорогу. Они полагали, что, доведись нам ускользнуть от аладжи, мы поедем здешней дорогой и заглянем в этот домик, чтобы расспросить хозяев. Вот они и наврали им, выдав нас за штиптаров. Я надеялся, что сын окажется разговорчивее отца.
Когда он подошел поближе, я увидел, что он чем-то раздосадован. Он едва приветствовал нас и намеревался войти в хижину. Старик схватил его за одежду и спросил: