Посыльный испытующе взглянул на малыша. Он не доверял этому мнимому спокойствию, но все же Халеф говорил так дружески… Он наконец последовал за Халефом, а Оско и Омар, ухмыляясь, пошли за ними.
Я сидел у открытого окна, в котором не было стекла; отсюда был виден почти весь двор. Я видел, как четверо пересекли его и скрылись за дверью, ведущей в конюшню. Дверь тут же захлопнулась.
Вскоре я услышал доносившиеся издалека звуки, которым в Китае и Турции внимают по сей день. Это были те неописуемые звуки, что возникают, когда плеть врезается в кожу человека.
Затем дверь снова открылась, и оттуда вышел посыльный. Его осанка не внушала уважения; по лицу было видно, что он пытается вернуть утраченный душевный покой. Его походка напоминала поступь орангутанга, коему довелось, не прибегая к помощи веток, передвигаться на своих двоих. Его колени подгибались, грудь была сдавлена, а голова откинута назад.
Его, очевидно, не интересовало впечатление, произведенное его драматичным уходом. Не оглядываясь, он проделал маневр, который бесцеремонные берлинцы именуют фразой: «Он прошлындал за угол».
Три экзекутора тотчас навестили меня.
— Сама судьба привела его к нам! — воскликнул Халеф, погладив свою жидкую бороду и весьма благодушно улыбнувшись. — Что сказал этот проныра, когда увидел тебя, сиди?
Я рассказал обо всем.
— Ах, какой наглый прохвост! Ладно, пусть забирает с собой в Остромджу три десятка проникновенных посланий, начертанных мной на его спине, а там пусть раздает их всем, кому я наказал.
— Он не сопротивлялся?
— Рад бы был, да я как следует ему втолковал, что, вздумай он защищаться, то получит все пятьдесят; если же он сам, добровольно, ляжет на землю, то получит лишь тридцать. Он был столь мудр, что выбрал последнее. Я же постарался, чтобы эти тридцать приветствий так же запали в его душу, как и пятьдесят. Ты согласен, эфенди?
— На этот раз да.
— Ах, если бы судьба доставляла мне эту радость почаще, когда речь заходит о таких негодяях! У меня на примете есть еще несколько типов, которым я от всего сердца позволил бы выбирать между тридцатью и пятьюдесятью. Надеюсь, кого-то из них я еще встречу в добрый час. А как обстоят дела с твоей ногой, сиди?
— Не очень хорошо. Пусть Омар посмотрит, можно ли раздобыть в городе гипс, и пусть доставит мне примерно пять литров, а ты принеси мне сосуд с водой, а потом сними с меня чулки.
Тем временем вернулся корзинщик и сообщил, что он все проискал, пока не нашел, наконец, «доктора всех мучений» — Чефаташа. Хотя этот господин очень занят, он скоро пожалует сюда.
Я поблагодарил его за труды, дал ему немного табака, а потом отпустил домой.
Халеф принес воды. Когда я осмотрел опухшую ногу, то увидел, что у меня вывих, по счастью, очень легкий. Пожалуй, я сам мог бы вправить сустав, но предпочел довериться врачу. Ошибка могла бы надолго задержать меня здесь. Пока же я сунул ноги в холодную воду.
Наконец пришел врач. Я бы принял его скорее за китайского почтальона, чем за европейского эскулапа.
Он был небольшого росточка и отличался невероятной полнотой. Его щеки лоснились как рождественские яблоки. Его маленькие, раскосые глазки выдавали, что колыбель его предков висела под пологом монгольской юрты. Гладко подстриженную голову венчала старая, изношенная феска, сдвинутая далеко назад и открывавшая лоб. Вместо кисточки ее украшал пучок ленточек от сигар синего, красного и желтого цвета. Его короткий кафтан доставал ему только до коленей; он состоял, казалось, лишь из одного неимоверного кармана, который оттопыривался во все стороны — вверх и вниз, налево и направо, назад и вперед. Там уместилась прямо-таки ходячая аптека врача.
В довершение всего с плеча сего целителя недугов свешивалась огромная четырехугольная корзина, переброшенная на ремне, — своего рода футляр, в котором хранились его драгоценные инструменты.
Он носил толстые шерстяные чулки с двойными войлочными подошвами. Ноги были сунуты в туфли, подбитые большими гвоздями и относившиеся к тому сорту, о котором можно насмешливо сказать: «В такой обувке Рейн в два шага перейдешь».
Войдя в комнату, он сбросил туфли и подошел ко мне в одних чулках, проявляя учтивость, ставшую у него хронической.
Поскольку я держал ноги в воде, он, конечно, сразу понял, что помощь требуется именно мне. Он раскланялся, причем корзина соскользнула вперед и ее ремень едва не удушил его. Я ответил на этот поклон самым достойным образом, после чего он снял корзину, поставил ее наземь и спросил: