Врач остановился, осмотрел содержимое сосуда и спросил:
— Что там у тебя?
— Гипс.
— Ах, так это и есть гипс, из которого собрались делать шины? Какая блажь, какая чушь; это в высшей степени смешно; додуматься до этого можно лишь с перепоя.
Омар еще держал дверь открытой, стоя в ее проеме. Теперь он затворил дверь за собой, чтобы врач никуда не ушел, поставил сосуд на пол, бесцеремонно схватил тучного медика за руку и спросил:
— Послушай, чудак, кто ты такой?
— Я врач. Понятно?
— Да ты похож и на тех, кто без толку шатается по мостовой. Что ты тут говорил о чуши и блажи? Что в высшей степени смешно? Наш эфенди потребовал гипс; он ему нужен, и он знает, что с ним делать. У тысячи таких брюханов, как ты, ума в их пустых головах меньше, чем у него в одном только кончике его волоса. Если ты оскорбляешь его такими словами, легко можешь сесть в галошу! Да у тебя по лицу видно, что ты — порождение глупости!
Пожалуй, сей ученый муж никогда еще не встречал подобного приема. Он вырвался из объятий Омара, сделал несколько шагов назад, глубоко вздохнул и затараторил, как будто его легкие были начинены порохом:
— А не заткнуть ли твою пустую глотку вот этой шапкой? Сейчас ты ее получишь, ты, сын обезьяны, ты, внук и правнук павиана.
Он сорвал с головы шапку, скатал и бросил Омару в лицо. Тот схватил ее, другой рукой сунул в банку с гипсом, зачерпнул гипсовую муку шапкой и сказал:
— Возьми, перекрой крышу у своего дырявого рассудка!
И он швырнул шапку, наполненную гипсом, в его раскрасневшееся от гнева лицо. Гипс разлетелся из фески, и в следующую секунду врач выглядел уже как Дед Мороз, вылепленный из белого теста. Гипс попал ему даже в глаза. Он протирал и протирал их, притопывая ногами; туфли слетели с него; он кричал, словно его проткнули копьем. Наконец, когда зрение вернулось к нему, он сорвал с плеча корзину и хотел запустить ей в голову Омара. Конечно, тот был к этому готов и поймал корзину; при этом крышка открылась, и все содержимое корзины вывалилось наружу: клещи, ножницы, шпатели, кисти.
Ловкий араб быстро наклонился и начал обстреливать доктора всеми этими предметами. Разъярившись, тот не думал ни о чем, кроме отмщения. Он поднял несколько инструментов, отскочивших от него самого и упавших на пол, а затем изо всей силы запустил в Омара, сопровождая их полет отменными бранными словами. В брани он был виртуозом, но мы не можем воспроизвести ее.
Эта бомбардировка была так комична, что мы невольно разразились громким хохотом. Его услыхали снаружи; его раскаты заинтриговали хозяина и слуг, которые, увидев эту странную схватку, поддержали наш смех.
Теперь уже Халеф решил прийти на помощь своему другу и спутнику.
— Сиди, вынимай ногу из воды! — сказал он.
С этими словами он схватил мою ногу и поднял ее. Вытащив тазик, он поспешил к двери, чтобы отрезать врачу путь к бегству. Затем, подобрав с пола клистирные шприцы, начал кропить водой толстяка, прицеливаясь так быстро и метко, что врач моментально промок насквозь. Вода текла с него ручьями, как с пуделя, побывавшего под дождем.
— Прекрасно, великолепно, роскошно! — воскликнул Омар. — А теперь мы изведем на него весь гипс. Живее поливай его, Халеф!
Он высыпал на голову жертвы гипсовую муку, а Халеф позаботился о воде.
Я хотел положить этому конец, но не сдержал смех, ибо врач являл собой зрелище, которое в одно и то же время можно назвать и прекрасным и ужасным. Даже самый желчный меланхолик согласится со мной. Зрители тряслись от смеха.
Больше всего смеялся хозяин постоялого двора. Он был человеком некрупным, с узкими плечами и почтенным, остро выдававшимся животиком. Пара тонких ножек с трудом носила это тело. Округлый носик и широкий рот с белевшими в нем зубами необычайно хорошо подходили к его веселому нраву. Он стоял, сложив руки внизу подрагивавшего живота, словно подпирая его. Слезы выступили у него в глазах. Он буквально крякал от восторга, раз за разом выкрикивая:
— О горе, горе! Мое тело, мое тело! Мой живот, мое пузо! Моя печень, моя селезенка, мои почки! О горе! Кишочки мои, кишочки! Ах я лопну, я тресну!
По его виду казалось, что его кожа вот-вот расползется и все перечисленные органы высыплются наружу.
Тем временем поклонник Эскулапа, ища спасения, забился в угол. Он стоял, закрывая лицо рукавами своего кафтана. Оттуда доносились его неистовые крики, вопли о помощи и ругательства. Когда из клистира перестала литься вода, Халеф взял тазик и выплеснул врачу на голову все, что там оставалось, приговаривая: