— Этот бренчит на гитаре, а этот пиликает на скрипке, — пояснил он. — А вот и главная вещь, эфенди. Вот и последний из музыкантов: у него в руках настоящее орудие войны. Это — герой звуков, он задает такт и, если ему угодно, сметает противника одним дуновением. Перед ним не устоит никто, ведь он трубит в тромбон. Тебе очень понравится наша музыка.
Я сомневался в этом. Так называемая гитара, на которой упражнялся один из них, представляла собой кусок доски с приклеенным к нему грифом. Если бы в комнате подул ветер, струны наверняка бы задрожали.
Скрипка состояла из грифа, к которому была прикреплена некая деревяшка, напоминавшая зоб. Вдоль подставки были натянуты три струны, столь толстые, что они подошли бы скрипачу-басисту. Смычок состоял из кривого прутка с натянутым на него шнуром. В руке этот музыкант держал огромный кусок смолы, очевидно употребляемый им вместо канифоли, чтобы придать шнуру нужную шероховатость.
А что за тромбон я увидел! Да, прямо-таки вылитый цугтромбон[20]. Откуда его только раздобыли? И как же он выглядел? Он изобиловал вмятинами и шишками, словно пригодился Самсону, чтобы побить несколько сотен филистимлян. Форма тромбона со временем менялась. Похоже было, что он неминуемо превратится в неправильную спираль. Взяв эту причудливую вещицу из рук тромбониста и попробовав, раздвигается ли он, я убедился, что он противится этому и вдобавок полностью проржавел.
Его счастливый обладатель смекнул по выражению моего лица, что тромбон не внушил мне уважения, поэтому тут же поспешил уверить меня:
— Не беспокойся, господин! Тромбон исполнит свой долг.
— Хотел бы надеяться.
— Раз ты угощаешь пивом, да в придачу и ракией, я этим тромбоном убью обоих аладжи!
— Осел! — шепнул ему пристав. — Пока вы знать не знаете об этом.
— Ах так! — поправился герой-тромбонист. — Тогда я беру свои слова обратно!
— Они уже сказаны, — усмехнулся я. — Итак, вы знаете, в чем дело.
— Господин, они не давали мне покоя, пока я не сказал им, — оправдывался пристав. — Они так воспылали храбростью, что мне пришлось бы опасаться за свою жизнь, если бы я продолжал хранить молчание.
— Да, ты свою жизнь сберег. Мне не нужно даже объяснять этим бравым людям, что от них требуется.
— О нет, все же скажи им небольшую речь, чтобы еще воодушевить их, и уж тогда никто не справится с ними.
— Речь скажу я, не правда ли, сиди? — спросил Халеф.
Поскольку его ораторский талант я знал, то кивнул и лишь спросил:
— Кто поведет этих бойцов?
Полицейский ответил:
— Конечно, я, как пристав, стану фельдмаршалом этой армии. Я очень хорошо разбираюсь в стратегии. Я разделю мое войско на две половины, которыми будут командовать дивизионные генералы. Мы тайно окружим врага и пленим. Он не улизнет, ведь мы будем наступать с двух сторон.
— Отлично! А для чего тогда музыка?
— Нам же надо нагнать на врага ужас при одном приближении к нему. Мы свяжем злодеев и повергнем их к твоим ногам. И раз уж ты видишь, какие мы все храбрецы и удальцы, стоит ли медлить с баранами, ожидая, пока мы вернемся с победой. Вели их зажарить сейчас же. Я привел с собой нескольких женщин, которые знают в этом толк; они направились во двор и уже занялись приготовлениями. Разумеется, вы удостоитесь лучших и самых нежных кусков баранины, а именно тех, что располагаются над хвостом. Мы же прекрасно знаем, что требует от нас вежливость.
— Значит, и женщины у вас тут?
— О, еще какие! Выгляни во двор и ты увидишь сыновей и дочерей этих женщин.
— Ладно, пусть киаджа прикажет слуге заколоть не двух, а четырех баранов и передаст женщинам их туши.
— Господин, твои благодеяния безбрежны! Но не будем забывать о главном: кому достанутся эти четыре шкуры?
— Их разделят среди четырех отъявленных храбрецов.
— Тогда я уверен, что получу хотя бы одну. Пусть твой спутник начнет свою речь, ведь я едва ли сумею сдерживать дальше рвение моих бойцов.
Вместе с музыкантами он отступил в прихожую. Расположившись прямо в дверях, Халеф обратился к воинам с речью. Это был маленький шедевр ораторского искусства. Малыш без конца именовал своих слушателей героями и щедро награждал их эпитетами «непревзойденные», «непобедимые», разбрасывая при этом массу саркастических замечаний, понятных лишь нам.
Едва он окончил, раздался звук, так ужаснувший меня, что я подскочил со стула. Казалось, кто-то заживо насаживал на вертел полдюжины американских буйволов, готовясь зажарить их, и они ревели от боли. На мой вопрос хозяин ответил: