— Говори!
— Вчера я сидел дома и извлекал самые странные и низкие звуки, на которые только способна моя зурна. Вдруг с улицы постучали; ко мне зашел этот полицейский пристав, который доводится мне свояком, ведь он женился на сестре моей жены. Он рассказал мне о тебе, аладжи и о том, что ты требуешь от киаджи. А тот поручил ему тайком пробраться на опушку леса, в заросли кустарника, и сказать аладжи, что вы улизнули от них и им пора делать ноги, ибо вскорости целая армия наших ополченцев двинется на них походом, чтобы взять в плен.
— Так я и думал!
— Сей пристав народного благополучия, питая ко мне дружеские и родственные чувства, надеялся разделить со мной славу в переговорах с аладжи, поэтому побудил меня сопровождать его.
— Или, быть может, он боялся идти один, а потому взял тебя в попутчики.
— Ты заблуждаешься. В его, равно как и в моем, сердце вовсе не гнездится страх. Я не боюсь даже самого грозного противника, ведь у меня есть зурна — страшное оружие, которое покрыло тумаками уже не одну голову. Итак, мы собрались и пошли.
— Но очень медленно?
— Да, ведь мы обсуждали, как лучше всего выполнить наше деликатное поручение. Поэтому шли мы медленно, время от времени крича аладжи, что мы вовсе не идем их убивать.
— Весьма похвальная осторожность с вашей стороны, ведь они бы могли напасть на вас.
— О нет! Мы поступили так, чтобы не слишком напугать их. Однако они отплатили нам неблагодарностью за нашу тактичность.
— Иными словами, — вмешался я, — они подняли вас на смех!
— О нет. Они поступили не так; но именно их неблагодарность побуждает меня поведать правду.
— Так в чем же состояла их неблагодарность?
— В ударах плеткой, которые они отпустили с избытком моему дражайшему свояку; конечно, со мной они не рискнули так обойтись.
— Ого! — ввернул словцо полицейский. — Разве один из аладжи не отвесил тебе такую пощечину, что ты опустился наземь?
— Тебе показалось, ведь было темно и удары сыпались на тебя градом, так что недосуг было озираться по сторонам и присматривать за мной. Стало быть, твои слова, как показания очевидца, не имеют никакого веса.
— Не спорьте! — приказал я. — Как потом поступили аладжи?
— Они спросили, какая задача поставлена перед нашим отрядом, и мы объяснили, что сперва хотим схватить их, а затем заберем из домика старого Мубарека, а также трупы. Они-то считали Мубарека погибшим. Узнав, что он жив, они обрадовались и решили быстрее направиться к нему, чтобы он не попал в твои руки. Потом они отвесили свояку еще один пинок…
— Нет, это ты его получил! — воскликнул пристав.
— Молчи! Ты его получил или я, какая разница, мы же близкие родичи. Итак, они дали одному из нас еще несколько пинков, а потом трусливо скрылись в складках ночного убранства земли.
— Потом вы вернулись, чтобы созвать на подвиг героев?
— Да. Мы порядком подзадержались и, чтобы ты ничего не заподозрил, вынуждены были спешить!
— При этом вы объявили каждому: пусть-де они ничего не боятся, потому как враги гордо удалились?
— Да, господин.
— И самой рискованной вещью, их ожидавшей, было пить пиво да уплетать жареных барашков?
— Мы признались им в этом, конечно, чтобы прославить твою доброту.
— Во время вашего похода вы отыскали следы аладжи?
— Нет, не следы, а их самих.
— Ах так! Где же?
— На окраине деревни. Там они спешились — двое остались слева от дороги, а двое справа, — и Мубарек стоял с ними. Мы прошли мимо них, наигрывая воинственную музыку. Между прочим, вовсе не шутка — тащить посреди ночи два трупа из темного леса; вон они лежат в прихожей.
Он указал жестом на дверь. Я ответил:
— Я знал заранее все, что ты мне сейчас рассказал. Ну а раз ты мне поведал наконец правду, я не хочу лишать вас пирушки.
— А кто получит шкуры?
— Кто самый бедный в деревне?
— Хасна, дровосек; он стоит позади с топором.
— Так пусть он их и возьмет. Унесите убитых и велите подать пива.
Этот приказ был встречен овацией. Принесли большие, пузатые кружки, полные пива. Поскольку турки раньше не знали пива, у них нет даже слова, его обозначающего. Они пользуются либо чешским названием «piwa», либо заимствуют это слово у нас.
Пока люди разбирали кружки с питьем, я отвел пристава в сторону и спросил:
— Куда вы денете труп мясника?