— Значит, нужно тебя харчами обеспечивать. Нужна будет тебе справа — обувь, одежда. А где все взять?
Уже наступили сумерки. В амбаре стемнело.
— Соображаешь? — уже более мягко спрашивала мать. — Ты теперь большой, должен понимать… — огрубевшими от работы руками притянула к себе, пригладила растрепанные белокурые волосы сына.
Мать в сплющенной медной гильзе патрона зажгла фитилек. В полутемном амбаре с низко нависшим бревенчатым потолком было душно, стрекотал сверчок, на пороге кошка замывала гостей. Коптилка светила неровно, чадила. На столе лежал испеченный утром каравай, прикрытый старинным самотканым рушником. Мать отрезала сыновьям по ломтю. Хлеб — более половины в нем лебеды и головицы — был вязкий, липкий, как глина. В этом году они досыта еще не ели ржаного хлеба.
— Эх, ребятки, ребятки… Была бы мирная, жизнь, все по-другому выглядело бы. А сейчас на трудодни выдали по сто грамм — не разжиреешь. Все на фронт идет. Только корова и кормит… Войне-то конца не видно.
Мать замолкла. Начала стелить постели.
Витюшка неслышно выскользнул за дверь на усадьбу. Прислонился спиной к развесистому тополю. Хотелось успокоиться. Нет, не жить ему никогда, как живут остальные. Не жить, потому что он изувеченный. Не дружить с Ниной или с какой-либо другой девчонкой. Всегда найдется соперник, а его удел — отойти в сторону.
«Нет, не отойду!» — вслух произнес он и оглянулся. Было до слез обидно понимать — мать права: не одолеть ей новых тягот. Одна пара сапог на двоих у них с Алешкой, а из одежды только то, что на плечах. Снять ему угол в Рамешках она не сможет.
В густых вечерних сумерках над притихшей, уставшей за день деревней спокойно синело звездное небо. Над курганами желтел полный месяц. Неслышно ступая босыми нотами по мягкой луговине, отправился машинально вдоль деревни к слободе.
На дороге показался на велосипеде Володя Макарцев. Увидев Виктора, прошуршав шинами, затормозил.
— Ездил к сестре в Горки. Ты чего здесь стоишь? Или кого ждешь?
— Да так… — Взглянув на велосипед, несмело попросил: — Дай я попробую.
Володя сразу же соскочил с велосипеда, помог Виктору сесть. Мягкий, отзывчивый, Володя никому ни в чем не отказывал, иначе Виктор и не попросил бы. Поддерживая Виктора за сиденье, Володя толкал велосипед. Оба пыхтели, велосипед вихлял.
— Держись… упирайся в руль… Крути ногами. — Виктор, грудью навалившись на руль, пытался на скорости выровнять ход. Володя бежал возле, придерживая машину, пока оба вместе с велосипедом не завалились в дорожную колдобину.
— Ничего… получается… — успокаивал Володя, поднимая машину, — спервоначала я тоже грохался.
Легко вскочив на седло, он быстро закрутил педалями и скрылся. А Виктор долго глядел ему вслед. Если бы у него был велосипед! Ведь он тогда смог бы ездить в Рамешки в школу.
12. НУЖНО, ЧТОБ БЫЛ ВЕЛОСИПЕД!
Шли летние дни. Руки у Виктора почти совсем зажили, окрепли. Все больше он втягивался в домашние дела, в колхозную работу. Уже, пристегивая культи ремешками к черенку лопаты, копал землю. Научился подгребать граблями сено. Пробовал многое, но не все еще получалось.
Такой же, как и остальные, — загорелый, с выгоревшими на солнце добела волосами, в, полинялой майке, Витюшка тоже выходил с ребятами в поле.
Жарко и щедро светило августовское солнце. Рожь женщины жали серпами, связывали заранее приготовленными поясками, а снопы ребята ставили в бабки. Дожидался своей очереди уже пожелтевший овес. Отцвел и гремел зрелыми головками лен-долгунец.
— Ух и тяжелый же день был… — вечером дома вздыхала мать, с трудом собирая ужин, и тут же успокаивала себя и ребят: — Но ничего. Для Красной Армии стараемся. Слышали? Наши Ржев взяли, к Смоленску продвигаются…
Радовали дела на фронте, а в колхозе женщины и подростки надрывались от непосильной работы. По-прежнему лошадей в колхозе не было, почти все приходилось возить с поля на ручных тележках или таскать на себе. Осенью и весной землю под урожай вскапывали лопатами, пахали на коровах.
Однажды зашел к ним вернувшийся с фронта с простреленной грудью бригадир и, захрипев, распорядился:
— Завтра, хозяюшка, обряжай свою буренку, будем пахать под озимь.
Утром на пашню отправились вдвоем. Обмотав вокруг себя конец повода, Виктор тащил за собой по борозде Зорьку, а мать сзади подпирала плуг.
— Но-о… Но-о!.. — покрикивал он, — шагай, родимая!.. — А затем тише, ласковым голосом просил: — Еще немножко… Потом отдохнешь… Но-о!..