— Дай мне, я сильней, — потребовал у матери Витюшка лопату. Рыл до тех пор, пока не набил на руках кровавые мозоли.
А на деревне в это время разводили по дворам колхозную скотину, продолжали раздавать общественное имущество. Плелись по дороге обратно и попавшие в окружение беженцы. Серегины не вернулись. Очевидно, они сумели вовремя уйти к своим за линию фронта. Не возвратился домой и Сергей Беликов. Был разговор в народе, что подался он к партизанам.
3. ГИТЛЕРОВЦЫ ПРИШЛИ
В деревне обосновалась немецкая тыловая часть. Танки, самоходные орудия, вначале заполнившие деревенскую улицу, ушли дальше к Москве.
В самых лучших избах поселились офицеры. В остальных разместились солдаты. Все оставшиеся в деревне жители, даже подростки-школьники, переписаны оккупантами. У каждого свой номер.
У Витюшки тридцать пятый.
Отлучаться из деревни без разрешения нельзя — иначе расстрел. К вечеру, как только начнет смеркаться, безвыходно сиди дома. Увидят на улице — застрелят.
— Вот наступила жизнь-то! — тоскует дома Витюшка, невольно прислушиваясь к чужому говору в большой горнице. Там поселился со своим денщиком долговязый, угрюмый майор. Каждое утро, как только мать подоит Зорьку, денщик является с пустой кринкой. Майор очень любит молоко. Это пока спасает Зорьку.
Теплится в каморке за перегородкой перед строгими ликами святых еле живой огонек в красной лампадке. Туда, за перегородку, вместе с иконами переселилась все никак не выздоравливающая бабушка. Чаще, чем обычно, стуча лбом о холодные половицы, бабушка горячо молится и шепчет про себя: «Спаси и помилуй заступник от врагов лютых…»
Рядом в холодной летней горнице ютятся мать с ребятами и дедушка. Ложатся спать теперь рано. А днем Витюшка все же выглядывает на улицу.
Теперь в школьном здании конюшня. Нет ни избы-читальни, ни сельсовета, ни клуба, куда раньше Витюшка с ребятами заглядывал. Ничего не осталось от прежней привычной жизни. Ни-че-го!
Выйдешь лишний раз на улицу, опасливо оглядывайся, не попасть бы кому из гитлеровцев на глаза! Любой солдат может заставить вычистить ему сапоги или сунет в руки ведро — «Вассер!» И погонит за водой.
Не видно и ребят, словно вымерли. Тоже все дома отсиживаются, в четырех стенах, где даже свои шепотом разговаривают.
Прозвенел пожарный набат.
— На сход! — проносится по деревне тревожная весть.
— Я пойду, — срывается с места Витюшка. Надевает стоптанные сапоги, нахлобучивает рваную шапку, на плечи телогрейку.
— Осторожнее, — напутствует мать.
Снова трезвонят в чугунную доску, торопят. По дороге медленно плетутся люди. Деревенская улица запружена тяжелыми грузовиками.
Прохаживаются часовые. Комендатуру Витюшка минует стороной. У распахнутых настежь ворот пожарного сарая стоит стол, накрытый белой скатертью. За столом два офицера в черных мундирах — гестаповцы. В стороне толпятся жители и среди них молчаливый Дим Димыч в старом драповом пальто с поднятым воротником и по-прежнему с обнаженной, теперь вдруг сильно поседевшей головой.
— Жители села! — обращается переводчик к собравшимся. — Оккупационные власти разрешают вам выбрать старосту. Он будет доверенным лицом у властей.
Собравшиеся молчат.
И наконец кто-то из задних рядов несмело выкрикивает:
— Субботина Пал Палыча…
И опять гробовое молчание.
— Субботин? — спрашивает переводчик. — Кто такой? Он здесь?
К сараю выходит бывший председатель колхоза.
— Земляки! — слышит Витюшка его взволнованный голос. — Увольте. Стар уже я… не могу. — Лицо у Субботина бледное, седая голова непокрыта.
Но односельчане молчат.
— Оккупационные власти утверждают ваше, жители, решение, — сообщает переводчик.
Идут дни… Жить становится все страшнее. Уже расстреляно. несколько пришлых людей, попавшихся немцам в деревне. Ходят гитлеровцы по избам и берут что им приглянется. Особенно плохо красноармейским семьям, у них угнали коров, овец. Покушались увести и Зорьку, но денщик, опасаясь майорского гнева, рьяно встал на защиту коровы.
В декабре ударили крепкие морозы. Завьюжило, замело все дороги и тропинки. То и дело сгоняют жителей деревни расчищать подъездные пути. Эта повинность в семье Ильиных лежит на Витюшке.