Кто-то вышел из кабинета.
— Донцов, зайди! — голос Кафарова.
Михаил стоял, точно пригвожденный к месту. Молчал. Знал: стоит раскрыть рот — и расплачется, как гимназистка.
— Зайди, говорю.
Трудным усилием преодолел спазму. Разлепил рот.
— Я... что ли?
— А кто же еще?.. Э, постой, постой... — Кафаров тронул его за плечо, повернул к свету.
— Что с тобой? Глаза красные, нос — спелый гранат, — заболел, что ли?
— Да нет, здоров я, — испуганно встрепенулся Михаил.
— Ну, давай.
Кафаров втолкнул его в музыкантскую.
В небольшой комнате стоял облезлый канцелярский стол, пяток стульев. У двери на гвоздях — шинель и кожаная куртка. На подоконнике — буденовка и фуражка. За столом сидел рыжеватый парень в помятой гимнастерке — секретарь городского комитета комсомола Логинов. «Спал, видно, в одежде», — подумал Михаил. У секретаря было широкоскулое лицо, и потому бросалась в глаза худоба, втянутые щеки, костистый, разделенный пополам подбородок.
— Садись, Донцов, — секретарь кивнул на ближайший стул.
Михаил сел.
Логинов придвинул к себе стопку каких-то документов, должно быть личные дела комсомольцев, полистал их, поднял на посетителя светлые глаза.
— Учишься?
— В высшем начальном училище, — с готовностью подтвердил Михаил.
— В высшем начальном, — задумчиво повторил секретарь. — А как со здоровьем? Силенка есть?
Михаил скромно потупился:
— Не жалуюсь.
Кафаров, сидевший сбоку от стола, потянулся за кисетом, искоса нацелил на Михаила смеющиеся глаза.
— Слышь, Донцов, а что у тебя все-таки с носом? Ударил кто?
Михаил насупленно молчал. И чего придирается? Если и ударили, так теперь из-за этого в ЧОНе нельзя состоять?
— Дрался? — в упор спросил секретарь.
— Ну, дрался! — Михаил задиристо вскинул голову. — А что? Нельзя? Пусть всякий контрик тебе на глотку наступает?..
— Какой контрик?
— Да хоть Гасанка Нуралиев.
— Это не сын ли бывшего нефтепромышленника?
— Ну да. Такой гад... — «...отцовский пиджак на мне порвал», — чуть было не сказал Михаил.
— Из-за чего же у вас? — полюбопытствовал Кафаров.
— Он на комсомольцев зуб имеет. Драка была идейная.
— Ах, вон как! Тогда совсем паршиво.
— Почему?
— Да потому, что он же тебе и вложил.
Михаил от возмущения даже привстал со стула:
— Он?! Мне?! Видели бы вы, как я... — «бросил на землю Рза-Кули», — хотел он сказать, но промолчал — это было бы хвастовством.
— А нос-то, — весело напомнил Кафаров.
Михаил помрачнел и отвернулся: «Дался ему мой нос...»
— Да ты не сердись, — подобрел Кафаров. — Попало — ничего, заживет. Важно, чтобы понял: голыми руками контрреволюцию не задавишь.
Михаил посмотрел на свои оббитые, в ссадинах, пальцы, согласно кивнул.
— Вот мы и решили, — серьезно заговорил Логинов, — что полезно будет тебе пройти еще одно училище, тоже высшее, только не начальное, а окончательное. Хочешь работать в Чека?
Если бы перед Донцовым появился вдруг всесильный сказочный волшебник и предложил выполнить любое желание, Михаил не раздумывая попросил бы: «Сделай меня чекистом». Поэтому слова секретаря он воспринял, как чудо. В первое мгновение просто не поверил своим ушам. По мере того как сказанное доходило до его сознания, восторг, жгучий, невозможный, праздничный, почти нереальный, затоплял его сердце. Кровь тугим горячим потоком ударила в лицо, выдавила слезы. Михаил встал... сел... опять встал...
— Товарищи!.. — Прижал к груди скомканную кепку. — Я всегда... Я... хоть сейчас... Я готов...
Его порыв тронул Логинова. Он вылез из-за стола, шагнул к Михаилу, легонько тряхнул за плечи.
— Ну вот и хорошо. Да ты не волнуйся... Мы ж тебя знаем. И Василия Егоровича, брата твоего, знаем... Семнадцать-то тебе исполнилось?
Михаил почувствовал себя так, словно из парной его выбросили на мороз. Конец! Сейчас узнают, что ему только пятнадцать, и посмеются: «Что ж ты нам голову морочил? Иди пока, дерись со своим Гасанкой...»
— Ис... полнилось, — трудно ворочая сухим языком, проговорил Михаил.
— Ну что ж, приходи завтра к Кафарову в горком. Только пока никому ни слова. Разве что родителям. Сам понимаешь, куда тебя посылаем. Работай на страх врагам. Да и паек получишь. Семья-то большая?
Михаил моргал, не понимая. О пайке он вовсе не думал. Какой уж паек?! Он готов был с себя последнюю рубашку отдать, только бы приняли в Чека.