– Я не могу быть рядом с вами, пока вы боитесь меня. Я не могу забрать вас с собой, пока вы боитесь мой народ, – покорно выдал Шаш. – Но я не могу и отказаться от вас…
– Да я боюсь не вас, а ваш хвост! – взорвалась Лаодония.
– Но боитесь. И я ничем не могу помочь, не знаю, как помочь, какой выход найти.
– И? К чему вы ведёте разговор? – принцесса уже и сама догадывалась и теперь взбешённо раздувала ноздри. Кажется, она начинала понимать, почему наагасах принёс её в покои под покровом ночи. О, его пресловутое благородство, будь оно проклято!
– Я не могу больше претендовать на ваше внимание, – выдохнул Шаш. Мука исказила его лицо. – Я…
– Вы трус! – Лаодония отшатнулась от него, сжав кулаки. Казалось бы, её должна была порадовать забота наагасаха, но девушка чувствовала себя расстроенной и взбешённой.
– Я не могу так поступить с вами. Если ваш страх…
– Я могу поступить так с собой! – яростно заявила девушка, подступая ближе. – Невозможно бояться всегда. Пару дней в окружении одних змеиных хвостов, и я привыкну.
– Это не так работает…
– Откуда вы можете знать, как это работает?! – злилась Лаодония. – Не так уж я вам и нравлюсь, раз вы не хотите попытаться бороться.
– Я хочу! – тут уж Шаш яростно сверкнул глазами. Впрочем, он тут же смягчился. – Но если ваш страх не уйдёт, то мне придётся смириться… – произнести он не смог. Но злость исказила его лицо, и Лаодония прекрасно додумала сама.
– С чем? С тем, что вы оставите меня здесь, одну и влюблённую в вас?
Чёрные глаза расширились, и наг побелел ещё сильнее.
– Вы обвиняете себя в эгоизме и продолжаете поступать как эгоист! – злилась Лаодония. – И что теперь? Будете покорно ждать, когда мой страх наконец пройдёт? Думаете, это работает так?
– Я решу…
– Что вы решите?! – у Лаодонии задрожал подбородок.
Возможно, она злилась от того, что понимала: у страха наагасаха есть основания. Но она была готова бороться, искать решения, делать что-то, лишь бы быть с ним. И то, что он отступил, всего лишь отступил, даже не ушёл, здорово задело и обидело её. Не в силах сдерживать себя, она всхлипнула и, круто развернувшись, бросилась по дорожке назад. Шаш был дёрнулся за ней, но неловко ступил, запнулся, и его едва успела подпереть сухонькая Мьерида.
– Боги, что ж вы за лоб здоровый! – сдавленно охнула старушка, и наг поспешил выправиться. – Ну обидел девочку, так обидел, – укоряюще покачала головой нянечка. Но было видно, что на наагасаха она не злится, скорее сочувствует. – Ещё и толком сказать не сказал, что хотел.
– Сказал же, – понуро отозвался Шаш.
– Ну что ты сказал? – Мьерида взглянула на него с жалостью. – Будто вовсе предложил расстаться и забыть.
Мужчина стиснул зубы.
– А хотел-то, наверное, сказать, что если не выйдет со страхами, то только тогда забыть вам придётся друг о…
Наг вскинулся, страшно зашипел, но тут же осёкся под испуганным взглядом Мьериды и, скривившись, отвернулся.
– Эк какой нежный! – сразу сообразила она. – Сам произнести вслух не смог и другим не даёшь. Иди. Я сама ей всё объясню. Попроси, что ль, кого-нибудь проводить себя. Эх, два века мужику, а слова говорить не научился…
Шаш посмотрел вслед нянечке почти обиженно.
Ну как он сможет сказать, что им придётся забыть друг друга, если всё внутри противилось и восставало?
***
Дейш приполз навестить сына, когда тот не выполз к ужину. Охрана доложила, что наагасах выходил ночью, потом ненадолго покидал покои днём и вернулся страшно огорчённый. Проходимец Ссадаши, на которого Тейс была всё ещё зла – из-за неё ушлый наагалей и хромал, – напел, что страдает Шаш от сердечной привязанности и явно успел запутаться. Дейш не то что бы считал себя знатоком отношений, но всё же в своё время им с Тейс пришлось сделать многое, чтобы научиться понимать друг друга, а не разбежаться на разные концы света.
Шаш лежал на постели в двуногом облике, и на первый взгляд казалось, что он спит. Отца обмануть не вышло. Дейш тяжело опустил на постель рядом и ткнул сына в синяк на шее когтем.
– Прихватила-то как хорошо! – оценил он. – Была бы оборотнем, весь ползал бы покусанным. Чего скис? Знаю, что девчонка ночью тут была. Думал, от радости сразу в себя придёшь, а ты в тоске варишься.