Размазывая кровавую юшку из разбитого носа, Иван ответил прямо:
— А набрали в казачество полукровок, чистота казачья и помутилась. Не казак, не хохол, не пеший, не всадник. Кентавры…
— Хо! Смотри! — крикнул японец.
Сзади приближался джип.
— Да уж, — понурился Иван. — Моторизованные всаднички…
Тех, кому оставалось чуть дотянуть срок, доставали особенно.
Джип плавно снизил скорость и приник к обочине вровень с казаком. Тот с ухмылкой дожидался, сжимая в руках ультракоротковолновую станцию, нагайка в другой руке.
Из джипа вышли трое; держались они осанисто, никого из них казак не признал. Но не интересовался.
— Чего стоишь пень пнем? — спросил один, с квадратной челюстью бывалого бойца.
— Надо, и стою, — сплюнул казак и поправил папаху, Жарковато. — Архангелы, что ль?
На это не обратили внимания, а помахали тем, кто сидел в кабинке грейдера:
— Сыроватов, да ты возьми и пододвинь его с лошадкой, зачем тебе мощную технику вверили?
Сыроватов говорившего не признал, но полярность интересов уразумел верно. Подмигнул японцу и полез с верхотуры на землю.
— Привет, корешок! — встретили его улыбками прибывшие. — Али своих не признал?
— Постой, постой… — сунул пятерню под кепи Сыроватов, заскреб в затылке. — Чухрин из команды Сумарокова? Он! Коля!
— Еще бы! — сгреб Ивана в охапку старый дружок. — А Ленчика не признал? Вот же он! — перепихнул Чухрин Сыроватова в другие объятия под гогот всей команды.
— Ребята! — посоловел Сыроватов от прилива чувств. — Какими ветрами в наши полутеплые края?
— По твою душу… А ты, казачок, чего зенки таращишь?
— Ты ехай, ехай, — осмелел Сыроватов. — Поищи другого лоха.
Казак снова сплюнул и тряхнул поводья.
Ладно, вдругорядь свидимся. Этого Сыроватова пора уже мочить, как Голландию…
— Так чего там, толком говорите? — сжигало любопытство Сыроватова. — Кому я понадобился?
— Про это, Ваня, потом. Перво-наперво указ вышел о твоем помиловании.
— Это вы из Москвы никак? — аж присел Сыроватов от новости.
— Не скажи… Мы тут, почитай, месяц колесим, своих вызволяем и казачкам за старое поминаем. Хватит остальных за негров считать.
— В самую дырочку сказал, — припомнились незаслуженные обиды Сыроватову. — Озверели, будто мы им эту долю справили, — выговаривал он, а волновало другое: законно его вызволяют или кураж? — Указ кто подписал?
— Гречаный. Ввиду надвигающейся угрозы нападения иноверцев с южных границ объявить амнистию всем бойцам спецназа на всякий пожарный случай.
— А что, на своих кентавров не надеется уже?
— Надо понимать, — ухмыльнулся Чухрин. — Он за ведистов ратовал, а казачки от Христа не отказались. Тогда он им опалу придумал, сюда загнал, вот они с Бурмистровым, тезкой твоим, характерами и не сошлись. Тогда Гречаный с Сумароковым стал заигрывать, архангеловцам послабление сделал. Это Момот с Луцевичем ему присоветовали. Только Судских один блаженным остался. Никуда не лезет, живет себе в деревне, репу выращивает и деток плодит.
— Веселая арифметика, — заржал Сыроватов. — А вы теперь при ком почкуетесь?
— Как при ком? Командир прежний, Сумароков. Под знамя архангела Михаила встаешь? — Вопрос без околичностей. Ивану не очень хотелось, только могут не понять.
— Всегда готов, — изобразил он энтузиазм и отсалютовал по-пионерски.
— Тогда полезай в салон-вагон, и поехали.
— Эй, Оками, дружище! — опомнился Сыроватов. — Поживи без меня. Я уехал на свободу!
Японец, наблюдавший всю встречу из кабины, пожал плечами и запустил двигатель. Дорогу строить надо и без напарника, плакаться некому.
Грейдер вздохнул пневматикой, гидравликой и покатил вперед.
— Мори то идзуми ни какомарете, сидзука ни немуру бру, бру, бру счато, — запел он старую песню, какую пел ему отец, когда Оками едва исполнился годик: «Лес и родник в тишине, спит голубой-голубой замок». В двадцать он напевал ее молодой жене, а в двадцать три — дочурке. «Спи, все тихо и голубое-голубое небо…» А потом ничего не осталось и песен петь некому. Не стало Японии. Только три маленьких островка, три горушки…
Пока был жив Тамура, в России к японцам относились сносно. Год назад он погиб при странных обстоятельствах, и с ними не церемонились.
Трасса делала плавный поворот и выходила к мосту. Его возводили соплеменники Оками. Если дело касалось качества, японцы были незаменимы. Тихие, как муравьи.
«Доделаю профиль и посижу у костра с товарищами. Приятно».
О чем будут говорить? Чаще помалкивать, словно табу лежит на многих темах. Разве что посетуют на безалаберность русских, которые так ничему и не научились…