А сегодня полагалось явиться на глаза друзей и врагов во всем блеске. Сегодня важный день. Сегодня зять халифа собрал всех начальников, беков, муфтиев, беглярбеков, хакимов, арбобов, курбашей, ишанов, памирских шахов, имамов, баев для разговора и совета. Сегодня надо заявить Энвербею, этому турецкому пришельцу, что они и сами себе беки, сами себе военачальники. Не он, Энвербей, станет ими всеми помыкать и командовать, а они — военачальники и главари — выскажут своё решающее, веское слово. Их сабли нужны и необходимы, чтобы вести священный газават, чтобы истребить большевиков. Без курбашей он, Энвербей, ничто. Он слабее и ничтожнее мыши. Вот пусть их и послушает сначала. Они и самого змира Бухарского не страшились, а тут перед каким-то беглым турком будут трепетать да поклоны отвешивать.
Потому-то все сидели важные, красные, потные, показывая яркостью, пестротой и количеством халатов свою важность и богатство.
Сюда, в шатер к Энвербею, собрался весь цвет вождей ислама, могущественного священного войска. На почётном месте высилась могучая плотная фигура заместителя Энвербея Давлет Мингбая. Сидел тут багровый напыженный Даниар. Да и почему не пыжиться ему, когда у него четыреста отчаянных сабель? А рядом с ним Мадраим Кудратбий, придворный вельможа и дипломат. В его банде тоже с полтысячи головорезов, а поближе арбоб и купец Самыг-Тыква. У Тыквы тысяча его же вооружённых батраков и чайрикеров. А там дальше Давлет Мингбай, локайский феодал, соперник и тайный зложелатель Ибрагима-конокрада, Султан-ишан, пугающий своей садистской жестокостью даже изощрённо жестоких курбашей, ишан Исхак, — ближайший помощник Ибрагимбека, Алимардан Датхо, вся слава которого — в уме-нии готовить андижанский плов, Муэтдин — киргизский курбаши, приехавший для переговоров от имени Курширмата из далёкой Ферганы, Латиф Диванбеги, уполномоченный кровавого Абду-Кагара, неистовствующего в степях, к северу от священной Бухары, сам страшный Тугай-сары и многие другие.
Сидел среди других и Каюм Токсаба, откуда он взялся, кто ему дал чин токсабы — никому не было известно. Старый, даже дряхлый, он неутомимо молился в положенное для молитв время и своим зловещим взглядом из-под клочковатых седых бровей гнал на молитву даже самых бесшабашных из басмачей в лагере Ибрагимбека. Удивились сегодня все появлению Каюма Токсабы, потому что однажды он прочитал нотацию даже самому зятю халифа за то, что тот не соблюл намаза хуфтан. Фанатизм Каюма Токсабы вошёл в пословицу. Говорили про него, что ни слабость, ни болезни не мешали ему принимать участие во всех походах Ибрагимбека и давать ему советы. Едва звучал барабан, и Каюм Токсаба спешил взгромоздиться на коня.
Прибыл и Касымбек, но с лицом, закрытым концом чалмы. Сейчас же шепотком разошелся слух, что проказа окончательно погубила курбаши и что от лица его ничего не осталось, сгнило. И когда он сел за дастархан, по обе стороны сразу же образовалась пустота.
Собрание не начиналось долго: ждали ишана кабадианского. Зноем дышал огромный газокалильный фонарь. Дымили, коптели факелы. Напряженно сидели басмаческие главари, похожие в своих тяжёлых одеяниях на кули с мукой, невообразимо распухшие, неповоротливые, выпучив глаза и обливаясь потом. Никто и не обращал внимания на богатый дастархан, уставленный всяческими сладостями: прозрачным «кандалятом», жёлтой липкой самаркандской халвой, витыми «печаками», фисташковой нугой, конфетами «московли», чашечками с виноградным мёдом — шинны, блюдечками с кишмишом — чёрным и прозрачным изумрудным; изюмом; коринкой, орехами, миндалем, фисташками, леденцами, халвой «хуфта», сахаром с миндалем, кунжутными палочками, мучнистыми «собуни», сладостями из виноградного сока и муки «варокат», гиждувенскими «сари чубин», ургутским кишмишом с жареным горохом, сушеным ходжентским янтарным урюком, гузарской халвой «таранджабини», мешхедским рахат-лукумом, халвой «яхак», кувшинами с багдадским шербетом, ломтиками афганских сластей «терра саринджони», маковками обыкновенными и маковой халвой, орехами в сахаре, цукатами из Индостана, тахинной халвой из Кашгара — «террича»... Всё имелось на дастархане: и сладости, и горы великолепных фруктов и нежнейших лепёшек, тающих во рту Пирожков и обыкновенных, и сладких, и наперченных — обжигающих. Одного не хватало на дастархане... Увы, ни одной бутылки не увидели гости, и многие в глубине души посетовали на чрезмерную строгость Энвербея. Поэтому не очень-то все набросились на угощение. Изредка только кто-нибудь неуклюже поворачивался всем телом и кряхтя тянулся рукой к блюдечку с леденцами или фисташками.