Что же касается ишана кабадианского, то, сделав свое дело, он спокойно вышел из шатра, сел на коня, и сопровождаемый своими воинами, отбыл в неизвестном направлении. Тьма южной ночи окутала его следы, Труп зятя халифа похоронили на выжженном лысом холме, и могила его стала одно время почитаемой мусульманским духовенством и местными фанатиками. Впрочем, могилу скоро забыли, и сейчас едва ли даже остались от неё следы.
Глава тридцать седьмая. ИШАНСКОЕ ПОДВОРЬЕ
Караван ушёл, и остался пепел костров.
Рейхани
Доктор открыл глаза без вздоха, без движения.
Ночь.
Он смотрел и думал: «Почему он проснулся?» И снова мысли о ней, мрачные мысли.
В открытой двери в глубине чёрно-синего неба мигали звёзды. Временами лица касалось жаркое дыхание гармсиля.
Колебание световых пятен на тёмном потолке заставило доктора посмотреть на чираг. Пламя горело большим жёлто-кирпичным огоньком и чуть чадило. В чираге оставалось совсем мало масла.
Значит, прошло по меньшей мере уже часов пять, Пётр Иванович часто измерял по ночам время по чирагу. Часы свои он разбил уже много месяцев назад.
Пять часов прошло. По-видимому сейчас час ночи или что-то вроде этого...
— Э, что там такое.
Сквозь шум ветра доктор явственно услышал топот коня. Он сбросил с се-бя одеяло и подбежал, как был в одном белье, к двери. Взявшись руками за косяки, он вслушался в темноту
Топот приближался.
В темноте замаячило белое живое пятно. Почти сейчас же прозвучал гортанный говорок Алаярбека Даниарбека.
— Пётр Иванович, ты спишь? Это я приехал.
Подняв высоко сальную свечу, доктор старался осветить хоть кусочек двора у самого айвана.
По тону он сразу понял: Алаярбек Даниарбек вернулся в состоянии встрепанных чувств. Когда свет чирага упал на него, Петр Иванович удивился. Маленькая, всегда такая аккуратная чалма Алаярбека Даниарбека, похожая на слоеный шахризябский пирожок, утратила свои приглаженные формы и стала похожа на небрежно намотанную на чурбак волосяную толстую верёвку. Круглая борода топорщилась чёрными вперемешку с седыми волосами, усы обвисли, а глаза бегали, точно жуки, в желтоватом масле белков. Случилось что-то из ряда вон выходящее.
— Ну? — спросил Пётр Иванович по обыкновению лаконично.
Не удостоив доктора ответом, что само по себе говорило о крайне возбужденном состоянии Алаярбека Даниарбека, он слез со своего Белка и повёл его к коновязи. Но стоило посмотреть, как он его вёл. Он дергал за повод своего несчастного любимца так, как будто тот был необъезженным степным тарпаном-джигитаем, а не обыкновеннейшей домашней лошадкой. Несчастный Белок ошалело вздергивал голову и метался во все стороны. С садистским удовольствием Алаярбек Даниарбек принялся гонять своего конька камчой, проклиная и ругаясь.
— Проклятие твоему отцу, ублюдок, собака и шакал! Подохни ты молодым! Стой! Чего встал!
С минуту доктор смотрел на неистовствовавшего в сумраке Алаярбека Даниарбека, пожал плечами и пошёл к двери.
— Э, хозяин, — только теперь спохватился Алаярбек Даниарбек, — почему ты уходишь?
Пётр Иванович остановился и выжидательно смотрел.
— Неужели я, несчастный, трясся в седле целые сутки, терпел муки голода, умирал от жажды, испытывал опасности только для того, чтобы мой хозяин повернулся ко мне спиной... Несчастный я... Посыплю я голову прахом, перепояшусь верёвкой и пойду на поклонение в Мешхед к гробнице восьмого имама Али-бен Мусе-ар Риза... И стану я «мешхеди» — уважаемым человеком, свершившим паломничество в Мешхед... Да станет благоустроен дом доктора, о Белок. Тот не достигает отдыха, кто не трудится... А я много трудился и устал... Устал я бегать по свету. Я заслужи отдых. Кому счастье суждено, того счастье разыщет, если даже он и не ищет сам его... Конечно, Белок, больше я не путешественник... Вернусь в Самарканд, пойду в хаммом, и мне банщик шерстяными рукавицами ототрёт грязь с усталых подошв... А диктор? Скажешь ты, мой Белок? Да будет счастье с ним неотлучно!.. Хоть и несправедлив он к нам, несчастным.
И хотя, судя по всему, риторический вопрос Алаярбек Даниарбек задал, очевидно, бессловесному Белку, доктор не без досады заметил: