Соглашайтесь!
Согласие — жизнь, упрямство — кровь!»
Письмо подписал Усман Ходжаев. Теперь он называл себя витиевато и туманно — тенью и уполномоченным пророка и чуть ли не доверенным самого аллаха всевышнего. Тут же стояла подпись Али Ризы — командующего.
Читал и переводил письмо молодой сотрудник экономической комиссии Восточной Бухары из студентов.
Набившиеся в комнату не только приглашенные командиры, но и многочисленные бойцы временами поднимали шум. «Давай, жми!», «Ишь ты, расписал как!», «И Морозенко туда же!» — слышались голоса.
Едва чтение закончилось, к столу пробрался приземистый кривоногий боец и, вращая глазами, закричал, будто стоял не в комнате, а на площади:
— Братишечки! Послушайте меня. Довольно… хватит!
Ни Гриневич, ни другие командиры его не останавливали, думая, что он выражает общее ироническое отношение к письму.
Красноармеец продолжал с надрывом:
— За тридевять земель от родных мест мы стоим, братишечки, кругом глина да азиаты… Навоевались! Я нервный, и все тут нервные… Наголодались, нахолодались, ядрена вошь… На хрен нам винтовки нужны, сдавай. Выпущают нас живыми — и ладно. Пошли тихонечко да легонечко домой. До Самарканда рукой подать!
— Правильно!
— Врешь!
— Долой!
— Пошли!
— Кидай винтовки!
Приземистый боец снова закричал:
— Известное дело, штык в землю — и айда домой!
Он важно огляделся и пошел, играя улыбочкой, на место. Но тут прямо из толпы высунулась рука, и боец Кузьма Седых схватил за ворот шинели приземистого. Бойцы замолкли и с интересом наблюдали, что будет дальше. Раз уж Кузьма вмешался, значит, что-то случится интересное. Приземистый хрипел, а Кузьма от натуги не мог вымолвить ни слова. Чувствуя, что пора вмешаться, Гриневич встал и отбросил табуретку ногой. С треском она запрыгала по кирпичному полу и стукнулась о стенку.
Но Кузьма наконец заговорил:
— Гад ты, Митюха… Был гад и есть гад. Дерьмо ты что ни на есть настоящее. Что ты там, собака, тявкаешь?
Отшвырнув Митюху так, что тот с вскриком упал на стену тесно стоявших бойцов, Кузьма засучил рукава гимнастерки и потряс кулачищами:
— Кому жизнь надоела, складай сюда винтовки.
Краснощекий, толстый, криво подпоясанный Кузьма был так забавен, что бойцы не удержались: послышались смешки. Впрочем, многие побаивались и здоровенных кулаков Кузьмы, тем более что он пускал их в ход не задумываясь.
— Хорошо, товарищ Седых, — заговорил Гриневич, сдерживая улыбку. — Сказал слово — иди на место. Митинговать не позволю. Нажим на истерику не требуется. Разъясняю: положение серьезное. Начгар арестован бандой предателей. Решено: оружия не сдавать. Перейти в атаку. Крепость взять. Положение восстановить. А сейчас, — обратился он к командирам, — напишем ответ.
— Похлеще напиши, — крикнул кто-то из бойцов, — чтоб вояки в штаны напустили.
Бойцы грохнули. Захохотали и те, кто только что труса праздновал.
Гриневич сам продиктовал ответное письмо:
«Господа басмачи! На ваш ультиматум плюем. Оружия Красная Армия добровольно не отдаст. Никуда из Душанбе не двинемся, пока не получим приказ из штаба Туркво. Оборонять свои позиции будем до последнего патрона, до последнего бойца. Приказы начальника гарнизона Морозенко недействительны, поскольку он в плену. Пусть начгар прибудет в наше расположение и передаст приказ лично. Если не явится через два часа, открываем огонь по крепости».
— А если приедет Морозенко, тогда сдаваться придется? — спросил Сухорученко.
— Дудки, — равнодушно заметил Гриневич. — Если Морозенко они пустят к нам, обратно его не получат.
Письмо отправили. Ответ принес помощник Даниара, до странности белокурый, до странности хорошо говоривший по-русски Бабаджан-стрелок. Держался он вызывающе, кривил презрительно губы, зыркал глазами, изучая расположение бойниц, примериваясь.
— Если не подчинитесь приказу, — заявил он, — господин Усман Ходжаев вежливо вас предупреждает, что над крепостью ему придется выставить головы Морозенко и других ваших…
Едва сдерживаясь, Гриневич принял от Бабаджана-стрелка новое письмо.
— Господин Бабаджан, — сказал Гриневич, — могу вас заверить, что клинки моих бойцов очень тонко рубают башки у беляков. — Он посмотрел пристально на чуть побледневшего посланника и прочитал письмо.