Усман Ходжаев сообщал, что «Измаил Нанвой — человек храбрый и преданный нашему делу — расскажет, когда Саиб Шамун прибудет в Самарканд для действий и какую помощь необходимо оказать самаркандцам, кующим мечи и навастривающим стрелы с тем, чтобы к приезду Саиба Шамуна все было наготове».
Усман Ходжаев устанавливал связи с англичанами и эмиром и предлагал через Махдума свое посредничество председателю совета назиров.
Письмо содержало множество имен, фактов. Усман Ходжаев много путал, перемежая свои мысли благочестивыми отступлениями, ссылками на коран, но из письма явствовало, что многие из работников Бухарской народной республики, и в том числе некоторые назиры, участвовали в подготовке мятежа. Усман Ходжаев обнаглел до того, что все имена писал совершенно открыто.
Бумага жгла руки Петру Ивановичу, и он все больше мрачнел.
— Наделали вы дел, друг Алаярбек Даниарбек.
Но Алаярбек Даниарбек по теплым ноткам в голосе доктора понял, что он совсем не сердится, а, напротив, очень доволен.
— Ничего себе документик. Седлайте лошадей.
— Мы куда-нибудь поедем?
— Да, кстати, достань-ка мне наган, он там в столе на обычном месте.
— И куда мы поедем, Петр Иванович?
Раздался стук. Алаярбек Даниарбек начал пятиться назад, смотря на дверь так, как будто оттуда должен был ворваться по меньшей мере дракон.
— Кто там?
— От председателя совета назиров. Здесь живет доктор?
— Да! — громко сказал Петр Иванович.
Он впустил в комнату человека. Это был милиционер в мерлушковой шапке, при шашке.
— Вас просит к себе срочно, немедленно председатель.
— Что случилось?
— Не знаю, вас требуют.
— Хорошо, подождите… Я соберусь.
Уже садясь на лошадь, доктор успел незаметно шепнуть Алаярбеку Даниарбеку:
— Видите, до чего доводят намазы да омовения. Отвезите бумагу в Особый отдел Пантелеймону Кондратьевичу, да быстренько.
Глава тридцать первая Рождение отряда
Сколько бы ты ни приобретал знаний,
Если ты не применяешь их в жизни — ты невежда.
Абу-Али Ибн-Сина— Кобыла с волком тягалась, — проговорил слабым голосом Файзи, — один хвост да грива остались.
Он склонился к очагу и начал раздувать угли. Окоченевшие пальцы не слушались, и ему все не удавалось как следует подложить хворостинки в огонь. Файзи заметил зловещую улыбочку на лице Юнуса и испугался, что сейчас друг раскричится.
Но Юнус смотрел прямо перед собой на потемневшую от времени и дыма стенку и не отвечал. Он не видел ни очага, ни друга, ни стены. Он думал.
Молчание успокоило Файзи. Он оторвался от очага и, стараясь придать своим словам всю язвительность, на какую был способен, заговорил:
— Ты, брат Юнус, всегда смахивал на аиста, а смотри, сухопарый, на кого стал похож с тех пор, как не виделись: на фараонову мумию. Совсем тощий, тщедушный. Раньше ты силу имел в жилах, а сейчас что осталось?..
— Ты на себя, брат Файзи, оглянись. Шкура у тебя выдубленная, мяса на костях вроде совсем не осталось.
Огонь наконец в очаге разгорелся, загудел. Посветлело и потеплело в неказистой каморке, с плохо сколоченной из корявых горбылей щелястой дверкой, сквозь которую ветер задувал в комнату снег. Снежинки садились у порога, таяли, и на плотно убитой глине пола расплылось темное, мокрое пятно. От стен тянуло холодом, и оба друга, нахохлившись, приткнулись к самому очагу. Все убогое убранство лачуги состояло из ветхой, расползшейся кошмы, рваной циновки и порванного одеяла.
Тщательно втиснув в пылающий костер маленький чугунный обджуш с водой, Файзи сиплым фальцетом затянул:
Вот вода закипит, Юнус чай заварит, Душу, сердце согреет…— Глоточек крепкого черного чая! Много ли человеку надо, а? — Он обвел взглядом прокопченный потолок, лоснящиеся в багровых отсветах огня стены, нищенскую кошму. — Место около огня и глоток чая! А? Что надо еще человеку, а?
— Знаешь, брат Файзи, о чем я думаю, — вдруг перебил его Юнус.
— Знаю!
— О! — удивился Юнус.
— Ты думаешь, как перегрызть горло господину назиру Рауфу Нукрату. Подожди, подожди, — потирал руки Файзи, — а я думаю об эмире…
Пламя в очаге то вспыхивало ярко, то совсем притухало. Блики света трепетали на лбу, щеках, подбородке угловатого лица Файзи. Широкие тяжелые челюсти, большие сухие губы, черные тонкие усы, словно посыпанные перцем, ниспадавшие по обеим сторонам ниже подбородка, выдающиеся скулы, злые, полные внутреннего горения, глубоко запавшие глаза под тонкими изломанными бровями изобличали характер жесткий, прямой, тяжелый.