Тяжесть характера Файзи испытывали и друзья, недруги, испытывал ее частенько на себе и Юнус, несмотря на то что узы братской дружбы связывали их еще в юности. Недаром многие, особенно знавшие Файзи мало, не любили его. Не любили, но боялись и уважали, уважали и повиновались. Файзи не давал спуску, «Беспощадность его острее бритвы», — говаривали за его спиной.
Что поделать, все знали, что порой Файзи в своей прямолинейности бывал и несправедлив, порой он оскорблял самолюбие людей, отталкивал от себя многих своей сухостью, холодностью. Но он глубоко верил, что прав, что таким должен быть большевик.
Сыновей своих Иргаша и Рустама в глубине души Файзи любил всей силой отцовской любви, и их было за что любить — такими красивыми и могучими богатырями они росли. Файзи не останавливался перед тем, чтобы посылать их в самые опасные места эмирской Бухары. И сам Файзи, и окружающие считали, что так и надо. Надо жертвовать, не оглядываясь, и собой, и близкими, и всем самым дорогим ради великого дела свержения тирании.
Близился 1920 год. Коммунисты готовили вооруженное восстание. Эмирская свора подавляла малейшие проявления недовольства. Людей хватали всюду: дома, в постели, на базарах, в мечетях.
Потом гибель Рустама. За один час Файзи стал стариком…
Он ушел из дома и больше не вернулся.
Во время штурма Бухары его видели на улицах восставшего города. Длинной пикой он разил эмирских миршабов и аскеров. Он не давал никому пощады. В окровавленных лохмотьях, с дикими глазами он шел с ремесленниками на штурм арка. Когда народ торжествовал победу, Файзи нигде не оказалось. Он опять исчез, и его… забыли.
Только через год нашел его Гриневич.
А еще через несколько дней, в ночь бегства Энвербея, Файзи подобрали на улице тяжело раненного. Он долго лежал в военном госпитале. Узнав после выздоровления, что Гриневич переведен со своим полком в Душанбе, Файзи вернулся к себе в хижину и нигде не показывался. Он жил в хибарке около Самаркандских ворот. Сюда и привели Юнуса слухи.
— Вот что значит тягаться с волками, — заметил Файзи. — Удивляюсь, как этот Нукрат от тебя кости и кожу оставил.
— Сам всю жизнь с волками воевал, зубы им крошил, а меня чем попрекаешь, брат Файзи, а? Давай-ка лучше перед сном по пиалушке чая выпьем.
Юнус вытащил плевавшийся кипятком обджуш и заварил чай.
— Много еще волков, — проговорил в раздумье Файзи.
— А надо бы их… — Юнус провел ребром ладони по шее и издал горлом хриплый звук. — Эх, теперь я полчеловека. Из Красной Армии меня освободили… пенсию, говорят, дали. Зачем мне пенсия, я винтовку хочу, стрелять хочу.
Файзи внимательно, очень внимательно посмотрел на Юнуса. Потом медленно заговорил:
— Значит, хочешь стрелять… Хочешь воевать. Понимаю… — Вдруг он встрепенулся и заговорил быстро-быстро. — Помнишь, друг, мы в подполье мечтали до того… дня… — И он взмахнул перед лицом рукой, точно стряхивал гнетущую тень. — Помнишь, мы мечтали о ружьях, о саблях… как мы хотели иметь коней, чтобы скакать, чтобы рубить эмирских собак, врагов, помнишь?!.. Скакать по степи, рубить врагов…
Юнус вскочил.
— На, читай, друг, — проговорил он, лихорадочно высвобождая из складок бельбага сложенный вчетверо листок.
Недоумевая, Файзи повертел бумагу между пальцами и посмотрел на Юнуса.
— Читай, читай!
— «Ко всем коммунистическим организациям!» — начал медленно читать Файзи и, остановившись, посмотрел загоревшимися глазами на друга. — Что это?
— Это воззвание Коммунистической партии большевиков.
— «Ко всем коммунистическим организациям Туркестана, Бухары и Хорезма, — читал теперь уверенно и громко Файзи. — Советские республики Средней Азии стоят перед новой авантюрой английских империалистов, на этот раз связанной с именем Энвер-паши…» О, — прервал Файзи чтение, — вот он, проклятый. Имя его жжет мне мозг с того дня… Эх, вырвался он из моих рук!
— Читай, друг!
Набрав побольше воздуха, Файзи читал дальше:
— «Этот злополучный герой германо-турецкого союза, вовлекший Турцию в кровавую империалистическую войну и доведший свою родину до краха тысяча девятьсот восемнадцатого года, ныне совершенно дискредитированный в глазах широких масс турецкого народа, борющихся за свое национальное освобождение под руководством правительства Кемаля рука об руку с великой советской федерацией. Энверу больше нет места в рядах новой возрождающейся Турции, и он ищет другого поприща для удовлетворения своего властолюбия. Правда, он некоторое время прикидывался другом советской власти, надеясь совершенно неосновательно на поддержку России в его махинациях и заговорах против правительства Кемаля. Но уже осенью тысяча девятьсот двадцатого года съезд народов Востока в Баку выказал недоверие Энверу, не допустив его в свою среду. Когда Энвер окончательно убедился в тщетности своих попыток играть политическую роль в Турции, он пробрался в Восточную Бухару и стал там во главе антисоветского басмаческого эмирского движения. Объединившись с черносотенной эмирской сворой Мулла Кагара, Ибрагимбека, Ишантулла и других, восстановил во власти беков, ввел в занятых им районах эмирские порядки…»