Трезвый ум не позволял Петру Ивановичу верить в заговоры, всякие там таинственности, но он уже дошел сегодня до такого состояния, что и ему начало мерещиться за каждым углом что-то подозрительное. Вздохнул он с облегчением, — только когда переступил порог своей комнаты.
Выпроводив Алаярбека Даниарбека, доктор постоял в дверях и окинул глазами залитый неровным холодным светом двор караван-сарая. Зима привела его в порядок, убила на время вонь и грязь. Но все так же высилась решетка колес разбитой арбы, высокие, окончательно оголившиеся тощие тополя, под которыми он тогда лечил дервиша. Все так же светился огонек в двери напротив, в комнатах владельца караван-сарая Хаджи Акбара. Но не выглянет оттуда прелестное, с лукавой улыбкой личико Жаннат, не сверкнет она своей ослепительной улыбкой.
Петр Иванович тряхнул головой и поднялся к себе. Но мысль о Жаннат не оставляла его.
Где она? Ужасная смерть Ташмухамедова, этого красивого, мужественного юноши, поразила Жаннат. Она говорила перед отъездом, что хочет попасть к себе на родину, на Кафирниган, в родные места, и все там перевернуть, все поднять на ноги, «сделать революцию». В ее голове роились тысячи планов. Она сказала: «Я не вернусь, пока не сделаю всех наших девушек и юношей комсомольцами. Тогда память о Ташмухамедове не умрет!» И Жаннат уехала. Бросилась с головой в самую гущу опасностей, ужасных опасностей. Говорят, вся Восточная Бухара в огне басмаческих мятежей. Там советских работников, большевиков, комсомольских работников беспощадно убивают, подвергают неслыханным издевательствам. Отчаянная, смелая Жаннат!
Доктор ходил по своим комнатам. Вдруг он остановился перед письменным столом и, сам того не замечая, сказал вслух:
— И у меня даже нет твоего портрета, бедовая ты девчонка.
Усмехнулся и принялся складывать валявшиеся в беспорядке на столе бумаги: табеля, диаграммы.
В который раз предстояло пуститься в дальний путь. Хоть и пришлось буквально сорваться с места, он не терял хладнокровия. Прежде всего — походная аптечка. Алаярбек Даниарбек уже притащил лекарства по его записке: хина, нашатырный спирт, аспирин, касторка и многое другое. Доктор укладывал все аккуратно, чтобы не разбился ни один пузырек, не просыпался ни один порошок в случае падения вьюка. Теперь одежда. Дело серьезное: летом на равнине жара сорок — сорок пять градусов в тени, на перевалах — тридцатиградусный мороз. Прежде всего пиджак добротного сукна с многочисленными карманами для мелочей, с клапанами на рукавах от холода, ветра, комаров. Брюки — плотные, шерстяные; высокие сапоги — мало ли какая дрянь водится в камнях, в колючих зарослях. Тщательно доктор осмотрел подметки сапог. На всякий случай в хурджун можно засунуть горные сапоги-мукки на легкой подошве. Кто его знает: начинаешь путешествие верхом на лошади, а как бы не пришлось походить пешком. Пробковый шлем доктор отверг. Не в тот район едет. Слишком бросается в глаза своей необычностью. Лучше взять обыкновенную киргизскую шляпу белого войлока — в жару прохладно, в холод тепло. Да и под голову во время отдыха можно положить.
В дверях послышался шорох.
— Вам чего, Алаярбек Даниарбек?
— Лошадей я покормил, подковка вот у Серого отстает.
— Ничего, по дороге в кузнице подкуем.
— Когда поедем?
— Сейчас.
— Ийе! А спать?
— Успеется.
— Хоть бы плову поел.
— Я сыт.
Упоминание о плове вызвало у доктора новый приступ раздражения.
— Какие мерзавцы! — вырвалось у него.
— Ляббай? — вопросительно откликнулся Алаярбек Даниарбек. — Ты меня звал?
— Да нет.
Сегодня доктора пригласили к главе совета назиров отнюдь не для того, о чем наивно думал Алаярбек Даниарбек.