— Что вы там увидели, домулла?
Рядом возник Абдуджаббар. Он тоже поднял вверх подслеповатые глазки, пытаясь разглядеть, что делается на вершине, но белые чалмы уже исчезли.
Доктор посмотрел на Абдуджаббара, на его лицо, покрывшееся тысячью любезных морщинок, на его злые глазки и пошел к воротам. На ходу, не оборачиваясь, он бросил небрежно:
— Хотел увидеть, как умные ургутцы лепешки вниз бросают.
— Что, что? — шепелявил Абдуджаббар, семеня сзади мелкими шажками.
Не отвечая, доктор повернул голову и прислушался. Откуда-то издалека, пересиливая шумы восточного базара, доносилась лихая кавалерийская песня.
Доктор покинул Бухару без сожалений и почти тайком. Один только образ светлым видением стоял в его памяти, прекрасный образ, полный прелести и обаяния, но и этот образ приходилось гнать от себя.
Пётр Иванович верхом в сопровождении Алаярбека Даниарбека совершил длительное и порой опасное путешествие через весь Бухарский оазис, Кенимехские степи. Отвращение, брезгливость, разочарование гнали доктора всё дальше и дальше на восток. И страх... Да, доктор не мог отделаться от неприятнейшего ощущения, что его — мирного человека, все свои побуждения и силы отдающего исцелению больных, спасению от смерти — пытались вовлечь в гнуснейшие интриги, тайные заговоры, пахнущие грязью и кровью. И он бежал. Он не боялся путешествовать в одиночестве, только в сопровождении Алаярбека Даниарбека. Слава о докторе широко растеклась по стране. Пётр Иванович делал операцию снятия катаракты, и немалому количеству несчастных, убитых горем слепцов успел он вернуть зрение. А зрение — величайшее благо жизни! Вот почему там, где каждый советский работник, каждый русский безусловно попал бы в руки басмачей и лишился бы головы, он, доктор, ехал смело, окруженный любовью и почтением населения. Правда, где-то в Кенимехской степи, по рассказам пастухов, всемогущий феодал Косой бай пытался перехватить доктора, но те же пастухи очень ловко, очень хитро обманули и самого бая и его людей. Доктор не просто путешествовал. Он лечил и в пути, и на остановках. Он собирал данные, цифры, факты. Он вёл научную работу. Путешествие затянулось, и уже цвёл урюк, когда, наконец, Пётр Иванович в сопровождении своего верного оруженосца прибыл благополучно в родной Самарканд.
Уже через несколько дней он работал в больнице, а ещё через день-два вызвался поехать в горы в красноармейский отряд, стоявший гарнизоном в далёком селении. В отряде, как сообщили, имелись тяжелобольные. По дороге Пётр Иванович сделал остановку в большом селении Ургут, расположенном у подножия горной страны.
Спокойно сияло солнце над зелёными чинарами Ургута, но не очень спокойно билось сердце Алаярбека Даниарбека. Он ожесточенно чистил щёткой белую шерсть своего коня и искоса поглядывал на вершину горы, не покажутся ли там снова чалмоносцы? Белок до смерти боялся щекотки, не стоял на месте, выкручивался, пытался лягаться, и Алаярбек Даниарбек всё своё плохое настроение срывал на нём, с остервенением нажимал на особенно нежные места.
— Несчастный, ты недоволен, когда тебя лелеют и любят? Вот подожди, посмотришь, что произойдёт дальше. Твой хозяин Алаярбек Даниарбек родился под звездой бедствия. Этот беспокойный доктор тащит нас с тобой, Белок, в самую пасть дракона с огненным дыханием. Земля не насыщается водой, волк — овцами, огонь — дровами, сердце — мыслями, ухо — словами, глаз — виденным. Эх, доктор, сидел бы ты в Самарканде, лечил бы больных, женился бы на толстой желтоволосой девице, и наслаждался бы жизнью. Чего ты лезешь в седло? Нет, Белок, будешь ты возить на своей спине не Алаярбека, сына Даниарбека, а какого-нибудь бека из людоедов-курбашей, который вот эдаким брюхом придавит тебя к самой земле... Нет, не поедем мы в горы. Не будем мы больше работать у этого беспокойного, поехали домой, в Самарканд.
Парадные покои бывшего ургутского бека отличались суровой простотой, но в простоте этой имелась, как ни странно, восточная вычурность. Она сказывалась в строгих линиях деревянного потолка, собранного из круглых брусков дорогого нездешнего дерева, уложенных на некрашенные, но отполированные до зеркального блеска четырехугольные балки с тончайшей резьбой на концах. На тщательно оштукатуренных стенах серого неприветливого ганча нельзя было найти и намека на шероховатость, а две алебастровые, вделанные в стенные ниши, резные полочки являлись подлинными произведениями искусства. Строгих тонов шерстяной палас во всю комнату, тёмные шёлковые одеяла и мягкие ястуки завершали убранство михманханы.
Столетний старец, живой представитель горных феодалов времен присоединения края, радушно встретил доктора и Мирзу Джалала, но невинная беседа с величественным старцем нежданно-негаданно стала многозначительной, в особенности когда бек от исторических воспоминаний перешел к современности. Он имел ясный ум и верный глаз, но ум и глаз господина и владетеля душ и тел рабов.
— Крепость Ургут никому и никогда не покорялась. Ни воины Александра Македонского, ни китайских царей, ни диких кочевников волков-могулов, ни шахов персов-идолопоклонников не ступали ногой по земле Ургута, а тем более слабые бухарцы, подхалимы и прихлебатели развратников-эмиров, не смели сюда показываться. И не напрасно ли ты, мой сын Абдуджаббар, думаешь, что правда пресмыкается у эмирского престола.
Абдуджаббар мгновенно наклонился к уху бека и что-то быстро сказал. Но старец упрямо продолжал:
— При слове эмир ургутец всегда испытывал полноту отвращения, ибо он знал, что нигде в Бухарском государстве отец не мог защитить честь своей дочери, муж — честь своей жены, сын — честь своей матери. А на площади казней в Бухаре день и ночь палач стоял по колена в крови безвинных...
Глазки Абдуджаббара бегали. Ему явно не нравился оборот, который принял разговор, и он поспешил вмешаться:
— Они едут через перевал Качающегося Камня.
Тут пришла очередь заволноваться и самому старому беку. Он замолчал и долго разглядывал из-под клочковатых мохнатых бровей доктора и Мирзу Джалала. Взгляд его стал колючим.
После паузы, во время которой все почтительно молчали, он сухо начал:
— Что вам нужно у Качающегося Камня — святыни ургутцев? «Не шути с рекой, говорят, вода тебя уничтожит. Не шути с ходжой, он род твой уничтожит». Святой Качающегося Камня не любит, когда его тревожат.
Он долго молчал, точно стараясь припомнить что-то важное. Наконец, взглянув на Петра Ивановича, он заговорил:
— Ты доктор, от твоей руки я опять стал видеть. Ты великий доктор. Не езди к Качающемуся Камню... Не езди, не езди! Там плохо. Не езди!
...Возвращаясь от старого бека обратно через двор, Абдуджаббар, искоса поглядев на Алаярбека Даниарбека, заметил:
— Не хотят все, чтобы вы ехали мимо Качающегося Камня.
— Вот потому-то мы туда и поедем, — ответил доктор, и в голосе его прозвучало упрямство. — Это кратчайший путь. Надо ехать скорее. Собирайтесь — выедем мы на рассвете.
Но Абдуджаббара ночью дома не оказалось и пришлось двинуться в путь без проводника. Когда уже выехали с бекского двора и стали пробираться по улочкам города, Алаярбек Даниарбек ворчливо проговорил:
— И в глаз, который берегут, попадает сор, а который не берегут, тот очень даже просто может пропасть. Тут, наверно, за каждым углом целая шайка душегубов-басмачей прячется. Нет, уж лучше вернуться. Вон как собаки отчаянно лают.
То ли собачий лай заглушил его слова, то ли Пётр Иванович привык к его воркотне, но все молча продолжали путь.
В лицо дул холодный ночной ветер. Высоко в небе, рядом со звездой, горел, подмигивая, красный огонёк пастушьего костра.
Утром даже у Алаярбека Даниарбека настроение улучшилось. Дорога оказалась неплохой. Её, по-видимому, недавно починили, расширили и выровняли.
— Какие всё-таки горцы молодцы, — балагурил Алаярбек Даниарбек, — нас, наверно, поджидали, чтоб легче моему Белку было подниматься в гору.
— Поджидать-то они кого-то поджидают, но вот кого? — заметил доктор.
Он с трепетом рассматривал три крошечные юрты, стоявшие на дне ущелья, которое разверзлось прямо под всадниками на глубину по крайней мере в полверсты, Алаярбек Даниарбек снисходительно бросил: «Высоко забрались, как-то падать придется»,— и хотел ещё что-то прибавить, но вдруг так дико закричал «эй, эй!», что лошади испуганно шарахнулись. По серым выступам скалы, в стороне от дороги, торопливо пробирался, почти бежал человек в красной чалме. При окрике Алаярбека Даниарбека он метнулся в сторону, пытаясь, очевидно, нырнуть в какую-нибудь щель, но тут же спрыгнул на дорогу и пошёл неторопливо навстречу всадникам. Одет он был так, как одеваются в горных кишлаках: в просторный чекмень из сукна козьей шерсти и в мукки — сапоги с мягкими подошвами.