— Вот она... вот она, — стонал в бреду Файзи... — Иргаш... смотри... вот она...
Утром выяснилось, что Файзи не узнает окружающих. Шакир Сами пое-хал в расположение добровольческого отряда. Он сказал Юнусу печально и просто:
— Сын мой, Файзи, герой и воин, сломлен недугом. Ангел смерти Азраил стучится в дверь моего дома. Поспеши!..
Глава тридцать первая. СВЯТОЙ ИШАН
До земли склоняет голову перед тем, кто кланяется.
До неба поднимает голову перед тем, кто задирает нос.
Ахмад Дониш
Просыпался ишанский двор. Тыквоголовый привратник, кряхтя и поскребывая пятерней волосатую грудь, выполз из своей худжры-норы, отряхнул соломинки и пушинки, зевнул, безмолвно пнул ногой немого конюха Деревянное Ухо и важно зашагал к воротам.
Деревянное Ухо только заворочал жёлтыми белками, замычал, но с места не шевельнулся.
Скинув пудовый засов и поднажав плечом на ворота, Тыквоголовый развел корявые скрипучие створки — и во двор хлынула светлым облачком пыль. На ровном глиняном дворе ворвавшийся из степи утренний ветерок поднял, поставил перед собой листья, соломинки и погнал, точно солдатиков, а с грецкого ореха вниз сорвались и важно поплыли вдогонку толстые сухие листья. Тыквоголовый вышел и стал смотреть из-под руки в степь, на реку, на камыши. Он и не обернулся на шлепающие шаги, раздававшиеся за спиной. В белых исподних, в каушах на босу ногу, вороша свою густо-красную бороду, проследовал в место освобождения сам преподобный ишан. Скрип ворот вывел из дремоты осла, он зашевелил ушами и поднял отчаянный вопль.
— О всевышний аллах, — прозвучал голос повара с крыши, на которой он нежился со своей шугнанской супругой, — кто заткнет тебе твою глотку.
Замечание повара было вполне уместно, ибо осёл в своем приветствии нежному утру столь переусердствовал, что начал издавать не очень благозвучные звуки.
— А, дьявол, — зевнул повар, — нет худа без добра, — и хотел уже обнять свою пухлую шугнанку, как вдруг заметил над низенькой глиняной загородкой места освобождения голову и плечи самого владыки здешних мест ишана. — Ох, — пробормотал повар, — поистине ишак умнейший из ишаков... Время вставать...
Он спустился с крыши и побежал на кухонный дворик, с азартом принявшись стучать железными шумовками и чугунными котлами. Шуму он делал столько, что в кухонное помещение явилась вертлявая, грудастая, вся звенящая подвесками служанка ишановских жён и важно приказала:
— Эй, ты, повелитель котлов и очагов, не шуми! Несчастный, ты разбудил моих повелительниц.
— А, Звезда вечерних небес Зухра, как ты прислуживаешь розе ишанского цветника, несравненной причине моих воздыханий, очаровательной Гуль!
— Тсс, — служанка приложила палец к пухлым губам, — как смеешь ты трепать язык о новой жене святого ишана!..
Зыркнув глазами на дверь, повар ущипнул красавицу и не без игривости заметил:
— Гранатам, душа моя, не сравниться с твоими грудями... Но спать надо ночью, а сейчас уже день. Поистине, неужели твоей госпоже не давал покоя господин преподобный ишан, вызывая у неё бессонницу?
Руки повара тем временем воровски пробрались за пазуху служанке.
Отнюдь не сердито (ибо смоляные монгольские усы повара заставляли замирать не одно женское и девичье сердце) служанка хихикнула и, с нарочитой стыдливостью опустив глазки, запротестовала:
— Э, господин повар... поосторожнее.
— Птица летит туда, где есть корм, — галантно заметил усач. — Я слышал... наш ишан частенько расстегивает застежки на одежде бутонов...
— Да, он такой лихой наездник, что наши лошадки от него покоя не име-ют. Он не вылезает из седла всю ночь... Ну и мы, хоть и не супруга, не оставлены их милостями... — добавила Зухра с наивным хвастовством.
— Эх, если недоступна госпожа, попользуйся милостями служанки. Нель-зя ли, очаровательница, через тебя сподобиться ишанской благодати? Говорят, даровое вино и казни выпьет.
— Э, слова человека — жвачка. Не такое колено у вас, господин повар, чтобы мять мое одеяло...
Изрядно помятая красавица вырвалась из богатырских объятий повара и исчезла. Снова загрохотала кухня на разные лады, и скоро приятные запахи бараньего сала, жареного лука поплыли с синим дымком, затянули, обволокли всю глинобитную усадьбу и заставили сладострастно зашевелиться ноздри преподобного ишана.
Он сидел на глиняном возвышении, чуть прикрытом жёлтой плетёной берданкой и тощенькой кошмой. Молодые серо-стальные глаза свои он устремил в одну точку. Рука машинально водила по глине с торчащими в ней соломинками. И всякий проходивший по двору почтительно шептал про себя:
— Они в благочестивых размышлениях!
Но если бы кто-нибудь мог перехватить ишанский взгляд, он с изумлением обнаружил бы, что преподобный ишан упорно, безотрывно смотрит на четырехзубые вилы, воткнутые кем-то в кучу конского навоза посреди двора.
Ишан ничего больше не видел, кроме вил. Не видел суетящихся слуг, не видел коней, которых поили и проваживали конюхи, не замечал своих нукеров, чистивших новенькие винтовки. Ишан пристально изучающе разглядывал вилы... Почему они привлекли его внимание?.. Может быть, он и сам не отдавал себе отчёта?.. Это были обыкновенные вилы с четырьмя очень длинными, очень острыми чуть изогнутыми зубьями.
И сколько бы он так сидел и смотрел на вилы, трудно сказать, но неприятное ощущение жжения в ухе заставило его шевельнуться и поднять руку.
— А, что? — сказал ишан.
Оказывается, солнце подобралось к возвышению в стало припекать.
Ишан поднял глаза. На него смотрели внимательные злые глазки, окаймлённые красными веками с белесыми ресницами, буравили, проникая в самую глубь мыслей, в сознание.
Какие-то секудны длился поединок взглядов: серо-стальные глаза против карих глаз. Взгляд твёрдокаменный — и взгляд въедливый, трусливый.
Медленно глазки уклонились в сторону и вниз. Поединок прекратился. Победил сокрушающий взгляд ишана.
— А-а, Амирджан, явился?
Имя «Амирджан» он произнёс с нескрываемым презрением.
— Барсук, он тоже ходит, нюхнет, ищет во тьме... Я приказал, чтобы тебя не пускали сюда, — добавил он.
— Салом алейкум, господин Сеид Музаффар! Я пришёл к вам как к единомышленнику, заверяю вас. Пусть меня засунут головой в нужник, если что-нибудь у меня в мыслях против... я ваш, я друг...
— Друг? Ты? — протянул ишан. — Великий мудрец Сельман сказал: «Промой водой семь оболочек глаза, а потом добивайся увидеть друга». Зачем приехал? Но говори правду! Потому что я знаю всё.
— Я приехал не один.
Только теперь ишан соблаговолил поглядеть в сторону ворот. Там возле лошадей топтались запылённые, в оборванных камзолах, вооружённые с головы до ног спутники Амирджанова, локайцы, держа коней под уздцы.
По иссиня-бледному лицу Амирджанова разбежались концентрическими кругами морщины и снова сбежались к курносому носу…
— Новости, достоуважаемый ишан Музаффар! Новости!
— Говори!
Приподнявшись и прижав руки к животу, Амирджанов выпалил: