— Всё, что делаешь, — шептала она, — будь то добро или зло, для себя делаешь...
Мать встретила дочь в полной растерянности. Подозрительно оглядывала она мужскую одежду Жаннат. Громко вздыхая и охая, она помогла обмыть ссадины и царапины и причитала:
— Что с тобой делается?.. Где Хаджи Акбар? Что ты наделала, несчастная?.. Тебя ищут краснозвездные сарбазы. Сегодня приезжали. Тебя ищут! Зачем? Прав твой муж. Держать надо тебя под замком. Ох, ох. Вот вернётся с заимки Хакберды, задаст он тебе...
Так и не поняла Жаннат, кто её искал. Даже подумала, что мать просто сболтнула сама не знает что.
Ночью, когда луна заглянула в дверь, молодая женщина встала, прокралась к очагу и взяла нож. Не для того, чтобы защищаться, если придет Хаджи Акбар. Нет.
Жаннат решила зарезать себя. Она смерила пальцем его длину, попробовала острие. Как больно!
Вернулась в комнату, легла на постель и, положив под подушку ножик, заснула...
После перенесенных потрясений Жаннат чувствовала себя больной и разбитой. Болели руки, ладони. Ныла спина, очевидно результат падения с высоты.
Не раз в последующие дни Жаннат поглядывала, особенно по вечерам, на Кыз-каълу, чёрной башней вырисовывающуюся на красном, цвета запёкшейся крови, закатном небе. Страх, простой страх кривил губы молодой женщины. Но никто, даже самый внимательный человек, не прочел бы в её прекрасных глазах и проблеска угрызений совести.
Однажды, в день выпечки хлеба, старая Раима вытопила тандыр и дала Жаннат подушку-рафиду, на которую кладется раскатанная скалкой лепёшка. При помощи рафиду лепёшка прилепливается внутрь к раскалённой стенке тандыра.
Из отверстия печи шёл нестерпимый жар, и, прилепив очередную лепёшку, Жаннат каждый раз выдергивала руку из тандыра и отворачивала голову.
— Э, — сказала мать, — боишься, огня боишься... Ох, значит не аджина.
— Отвыкла, матушка, — смущенно проговорила Жаннат, вытаскивая вилкой уже испечённые лепёшки и бросая их на шерстяную шальчу, лежавшую на берданке.
Мать осторожно потрогала руки молодой женщины, покачала головой и пробормотала:
— Нет, не аджина.
— Какая аджина? Что ты говоришь, матушка? — удивилась Жаннат.
— А весь кишлак говорит, и больше всех имам наш говорит, что ты не женщина, а аджина, что тебя в городе съели колдуньи, а вместо тебя послали в кишлак оборотня и что ты ходишь по ночам в дома и пьёшь кровь невинных деточек.
Старушка села на корточки и заплакала.
Утешая и успокаивая мать, Жаннат из её бессвязного путаного рассказа поняла следующее: оказывается, Хаджи Акбар несколько дней назад объявил на террасе мечети в присутствии богомольцев-стариков, что его жена Жаннат оказалась развратной колдуньей и подлежит казни. Он, Хаджи Акбар, поэтому решил предать её смерти. Ишан и почетные люди кишлака одобрили решение оскорблённого мужа. Хаджи Акбар увёз Жаннат в Кабадиан, чтобы предать позорной смерти.
— О, ты знала и молчала? — спросила Жаннат.
— Да, я слышала, — захныкала старуха, — но что я могла...
— И ты не пожалела свою дочь?
— Увы, что я... Имам же сказал, что ты аджина... Я боялась.
Поплакав, старуха рассказала:
— Теперь, когда ты оттуда вернулась живая, уже все говорят, что ты не ты, а аджина... Сама знаешь: прибежит женщина за огоньком — у неё триста слов. Расскажешь соседке, а она всегда прибавит.
— Ах, мама, человек превосходит животное даром слова, — рассердилась Жаннат, — но животное лучше тебя, животное любит своих детей. Что ты наделала, мать, что ты только наделала! Бедная я.
— Я только посоветовалась с ними, как мне быть с тобой, — заплакала Раима. — А имам и старшины теперь сказали, что тебя убил Хаджи Акбар, а в твоё мёртвое тело вселилась аджина... Я и сама подумала... Разве может мусульманка прийти домой в мужских штанах и рубахе?.. Теперь имам требует, чтобы тебя бросить в огонь. Если... если ты сгоришь, значит ты обыкновенная женщина, если не сгоришь, значит аджина.
Но Жаннат совсем не собиралась доказывать таким путем свою человеческую природу, хотя и не знала, что делать. В страхе сидела она, забившись в тёмный угол михманханы, вздрагивая при малейшем шуме. Громкие голоса за воротами бросали её в жар и холод. Она не выпускала нож из рук, ожидая ежеминутно, что вот-вот во двор ворвутся басмачи... В своём закутке она провела ужасную, полную кошмаров ночь и только к утру задремала. Проснулась она от того, что петух привёл в михманхану целый выводок своих крикливых жён и, галантно стрекоча, угощал их крошками, оставшимися на дастархане от вчерашнего ужина.
— Кшш! Кшш! — этот невольно вырвавшийся у неё будничный возглас рассмешил и успокоил Жаннат. Она вышла во двор и стояла, жмурясь от яркого солнца и теплого чистого ветра. В лицо Жаннат улыбалось великолепное, полное багряных лучей летнее утро. В огромном гнезде на вершине «дерева в три этажа» аист расправлял белые крылья в золотой пряже света...
И хоть в сердце Жаннат шевелился червячок тревоги, она принялась умываться и приводить свои густые непокорные косы в порядок. Уж кажется, лукавый Саади написал когда-то давно: «Предпочтёт женщина сойти за порочную красавицу, нежели слыть добродетельной дурнушкой». Жаннат очень внимательно разглядывала себя в старое потускневшее зеркальце Раимы.
— Посмотрел бы ты, что сделали они с твоей Жаннат! — шептали её губы. — Где ты? Помнишь ли? Ты держал мою душу на ладони руки, но... если б ты любил меня, разве бы допустил... О, научись любви у мотылька. Он сгорел, из него вышла душа, и он не издал ни звука...
Она зажмурилась. Из-под ресниц скатилась на щеку большая слезинка...
— Проснулась, доченька, — окликнула Жаннат старая Раима. — Ох, ох, а я тут захлопоталась, закрутилась. Иди сюда, маставу покушаем. Слаще мёду...
Так прекрасно жить, дышать, даже просто есть вот эту кашу с кислым молоком — маставу.
— Вот скажи лучше, за что это на тебя муж сердит, а? Разве можно жене так вести себя?
Холодный озноб пробежал по спине Жаннат. Она украдкой посмотрела на видневшуюся в далекой долине громаду къалы.
— Мама! — только воскликнула она.
— Что «мама»?!. У матери горит сердце, у няньки — подол. Я тебя жалею. Плохая ты жена. Пользы не понимаешь. Вот пожила бы за нищим угольщиком в одном ярме, как я, а то жена богача, охо-хо. Тебя, дуру, рок соединил с человеком, у которого карманы оттягивает золото... Стала настоящая аим — барыня... Я всё ходила, смотрела за зятем, когда он гостил, не прохудилась ли материя, не выкатился ли на моё счастье золотой червончик. А ты, дрянь, могла по плечи руки в это золото засунуть. Эх, ценит ли степь свою дудак, ценит ли озеро своё гусь? Э, да что с тобой болтать! Вон ты какая крепкая да полногрудая. Тебе детей рожать. А ты взбесилась, как конь без узды.
Воркотне её не предвиделось и конца.
— Да вот, — вдруг спохватилась она, — сегодня базарный день. Сходи-ка на базар... Продай мату. Наткала я за неделю.
Раима уже стояла перед Жаннат и совала ей в руки небольшую штуку домотканой узкой материи.
Сердце Жаннат сразу же упало. Как идти на базар, оказаться среди людей? Да ведь на неё пальцами показывать начнут после всех разговоров о том, что она аджина. Тут, наверно, полно друзей Хаджи Акбара, а они, конечно, знают, что он хотел с ней сделать.
Поглаживая жёсткую прохладную материю, Жаннат мучительно думала, как бы отказаться половчей, чтобы мать ничего не подумала.
— Но... как же... открытой, — бормотала она.
— Э, да ты что... совсем горожанкой стала?.. Подумаешь, у нас все бабы так с голым лицом ходят по базару. Но... ах, да... сейчас.
И Ракма притащила ветхую паранджу с чачваном.