Сделав знак, чтобы вносили угощение, Энвербей наклонил голову к что-то оживлённо говорившему англичанину, но шум вдруг стих. Энвербей увидел, что от входа по длинному проходу между дастарханами идёт высокий худой человек, с горящими, глубоко запавшими глазами, сопровождаемый невысокими вооружёнными крепышами.
Только теперь, когда в шатре воцарилась тревожная, выжидательная тишина. Энвербей понял, что наконец-то приехал долгожданный Сеид Музаффар, ишан Кабадианский. Энвербей изобразил улыбку и широким жестом пригласил ишана на возвышение.
Не спуская с Энвербея пристального взгляда, ишан быстро шёл по коридору из любопытствующих напряжённых лиц. Но он не обращал на них внимания. Сеид Музаффар ни на секуду не выпускал из поля зрения людей, сидевших на возвышении и ярко освещенных светом газокалильного фонаря, шипение которого громко звучало в наступившей тишине.
Не поднимаясь и даже не привстав, Энвербей самодовольно потрогал усы и громко, членораздельно произнес:
— Наконец-то вы пожаловали, господин ишан Сеид Музаффар. Мы очень довольны, что вы займете место у нашего ковра.
В тоне Энвербея звучало чувство самодовольства и надменного торжества, и по рядам сидевших прошелся вздох почтения к мудрости зятя халифа. Все отставили еду, вытерли от сала пальцы и уставились на Энвербея и ишана, боясь пропустить хоть слово из того, что они скажут сейчас.
Не сводя остановившегося взгляда с лица Энвербея, ишан заговорил просто, без всякой аффектации. Только хрипотца в голосе выдавала его волнение. Он громко произнёс:
— Ты зачем прибежал к нам, Энвер? Что? Тебе мало твоей Турции, Энвер? Ты сколько крови пролил, Энвер? Сколько горя и слёз матерям таджиков и узбеков причинил, сколько разорения принёс?
Гром среди ясного неба меньше ошеломил бы Энвербея, его приближённых и курбашей, нежели эти отчётливо прозвучавшие простые, немыслимые, но убийственно ясные по своему смыслу слова. Кто мог ожидать от ишана кабадианского чего-нибудь похожего! Ещё только доходили до сознания эти слова, ещё мысль Энвербея судорожно искала какого-то особого смысла в них, смысла в свою пользу, а ишан, приблизясь к зятю халифа, продолжал:
— Собака Энвер, сколько горя и мучений сынам таджиков и узбеков причинил, ты, Энвер! Сколько разорения и гибели принёс ты селениям горной страны, Энвер? Сколько нежных детишек ты сожрал, Энвер-людоед?
Все были поражены словами ишана. Был поражён, просто ошеломлён и сам Энвербей. Топорща усы, он тупо смотрел на ишана, на его большую лисью шапку, на его кудрявящуюся рыжеватую бородку, на его руки, медленно раздвигавшие борта верблюжьего халата...
В ушах зятя халифа отдавались громкие слова ишана.
— Ты бродячий пёс, Энвер, и ты умрёшь, как пёс, Энвер.
И тут Энвербей и сидевшие на возвышении увидели, что в каждой руке ишана поблескивает вороненая сталь маузера.
Невероятно!.. Так невероято, так неожиданно, что Энвербей хотя и открыл рот, но не мог выдавить из себя ни слова.
Он только расслабленно задышал и замахал перед посеревшим своим лицом руками, точно пытаясь снять с глаз паутину, и начал пятиться задом...
Большинство курбашей видели только широкую спину ишана и не сразу сообразили, что случилось.
Но стрельба сразу же вернула всех к действительности. Все мгновенно поняли опасность и кинулись спасать свою шкуру.
А выстрелы всё гремели. Ишан, расставив широко ноги, прижав руки к бокам, стрелял.
В суматохе факелы потухли, газокалильный фонарь вспыхнул и погас.
Всё тот же голос с хрипотцой выкрикнул в полутьме:
— Я сделал свое дело!
Ишан прошёл решительным шагом по проходу. Перед ним его люди ударами прикладов расталкивали курбашей.
Рёв голосов, винтовочная пальба потрясли стан зятя халифа.
Глава тридцать шестая. ГОЛОС ХАЛИФА МАЪМУНА
Считай свою жизнь всецело ветром.
Ферид-эд-Дин Аттар
Отчаянные попытки Энвербея в период, предшествовавший последним событиям, открыть себе дорогу на юг не удались. Он только распылил свои силы, приказав басмаческим отрядам занять все переправы на бурной и глубоководной реке Вахш, от гор до устья при впадении в Аму-Дарью, носящую здесь название Пяндж. Энвербей объявил тогда во всеуслышание, что Кухистан неприступен, что река Вахш — непреодолимый рубеж. На юг к англичанам скакали гонцы, ездили многочисленные уполномоченные. Энвербей уже меньше кричал о всетурецком государстве, помалкивал он и о великих идеях ислама. Зять халифа вёл переговоры с Ибрагимбеком, оставшимся в тылу Красной Армии, о мире, о дружбе, взаимной помощи. Караваны с патронами, винтовками беспрепятственно достигали лагеря Энвербея близ Бальджуана. С каждым днём его положение укреплялось. Энвербей уже поджидал артиллерийские орудия и готовил новое наступление.
Все отчётливее становилась задача Красной Армии — наступать немедленно.
Правая колонна частей Красной Армии атаковала Вахшские переправы, но безуспешно. Тогда в устье Вахта было введено судно из Амударьинского пароходства. Удалось найти стариков-каюкчи, они оказались отличными лоцманами. Медленно двигалось судно вверх по течению реки, впервые с тех пор, как первые капли воды скатились с ледников в ложе реки. Поражённые и испуганные басмачи, не посмели даже оказать сопротивления.
Две роты стрелков высадились на левый берег Вахша и быстpo прогнали басмачей. Под прикрытием пехоты совершилась переправа кавалерийского дивизиона.
Коротким ударом красные заняли Джилликуль. Будёновцы вышли на оперативный простор.
Для басмачей появление кавалерии на левом берегу Вахша прозвучало ударом грома. После нескольких стычек части Красной Армии захватили важнейшие переправы на Пяндже-Чубек и Богарак. 17 июля конница вступила в город Куляб.
Так рухнула башня из слоновой кости, построенная Энвербеем. Теперь по всей линии государственной границы появились советские бойцы, и требовались большая ловкость и умение, чтобы посланцы Энвербея могли пробраться в Афганистан. Армия ислама оказалась отрезанной, а сам Энвербей почти окружён.
Красная конница не прекращала своего движения ни на час, несмотря на всё возраставшее сопротивление басмачей. Гриневич не давал басмачам покоя. Удар, направленный через Санг и Турткуль, заставил Энвербея запрятаться в старинном арке Бальджуана. Но, сломив упорное сопротивление, красные бойцы выбили зятя халифа из Бальджуана и отбросили его на высоты близ Ханабада.
Осталась-единственная дорога на восток, в сторону городка Ховалинга.
Но Энвербей мобилизовал все силы, и 27, 28, 29 июля шли ожесточённые бои. Басмачи лавами в полторы тысячи сабель неоднократно бросались на красноармейские части, но неизменно их напор и пыл разбивались о стойкость советских бойцов. В результате трёхдневных упорных боёв, понеся большие потери, Энвербей отступил к Ховалингу и здесь созвал всех главарей на достопамятный совет, окончившийся столь драматично.
Всю ночь в энверовском стане царили паника и неразбериха, вызванные выстрелами ишана. Ворвавшиеся вслед за этим в лагерь мюриды Сеида Музаффара открыли бешеную стрельбу. В кромешной тьме, не разбирая дороги, ломая и сметая палатки, юрты, топча друг друга, мчались ошеломлённые растерянные массы конных и пеших людей. На рассвете появилась вблизи красная конница. Паника стала всеобщей. Ибрагимбек бежал один из первых. Он не любил, когда пули свистят над ухом.
Армия ислама ещё носила своё громкое название. На самом деле она состояла сейчас из деморализованных банд, слабо связанных друг с другом.
В ночь на 4 августа из Бальджуана на Ховалинг двинулись две колонны: правая — по долине реки Кзылсу, в составе 2-го батальона, 2-го эскадрона и взвода артиллерии, и левая — в составе 15-го и 16-го кавалерийских полков через высоты севернее Кзылсу. Днем 4 августа произошла стычка красной конницы с передовыми частями противника. В восьми верстах от города Бальджуан было решено остановить противника. Опасались, что он уклонится от боя. По агентурным сводкам, крупнейшие басмаческие вожаки переполошились. Они чувствовали, что поражение армии ислама грозит им гибелью. Что произошло с Энвербеем и его штабом, никто ничего не знал, но именем зятя халифа действовали его правая рука Давлет Мингбай и турки. Плетьми, палками, расстрелами наместе басмачи беспощадно загонялись под заколебавшееся зелёное знамя пророка. В общей суматохе, неразберихе промелькнула круглая персидская шапка господина персидского купца Мохтадира Гасана-эд-Доуле Сенджаби. Многозначительная фраза его облетела всех воинов ислама: «Английские пушки уже близко, о правоверные». Больше господина купца никто не видел, как никто не видел и английских пушек.