Но почти в тот самый момент, когда Матьяш с раскрытым ртом и вытаращенными глазами подскочил к нему, из-за поворота сая вырвалось что-то живое, ревущее, щипящее.
«Силь! Спасайся!» — заорал кто-то из бойцов. — Налево, рысью ма-а-арш! — только успел скомандовать Сухорученко, и всё завертелось перед глазами. Кипящая, бурлящая масса налетела на всадников с быстротой курьерского поезда. Поток густой, большой, похожей на жидкую кашу воды, вспухшей от неожиданно промчавшегося в горах жестокого ливня, с рёвом вырвался из ущелья и разлился по сравнительно широкому каменному руслу. И в этом состояло счастье Сухорученко и его бойцов. Бушующий поток доходил только до стремян и сбил с ног лишь немногих коней да и те, барахтаясь, потеряв всадников, сумели, избитые, израненные о камни, подняться на ноги. Обрушься силь на отряд в узком ущелье — немногие смогли бы спастись.
(* Силь — бурный поток, образуемый выпадающими в горах, дождями и размывающий всё на своем пути.)
Ревущая стремнина всё поднималась. Грохоча, катились по дну валуны, мчались таранами стволы вырванных с корнем деревьев, сбивая с ног лошадей. Ил, песок залепляли глаза, набиваясь в ноздри, уши.
Ревущий поток швырял людей, таскал по камням, бил о гальку.
Мокрый, дикий, весь в грязи выбрался на берег Сухорученко. Ежесекундно сплевывая и забыв даже материться — настолько ошеломила его неожиданность, — он командовал, распоряжался, а когда возникала необходимость, сам кидался в кипевшую и ворочащую грозным зверем пучину, чтобы вытащить ослабевшего, схватить под уздцы беспомощно барахтающегося и дико ржущего коня.
— Винтовки! Крепче держать винтовки! — орал, перекрывая рев потока своим голосищем, Сухорученко. — Разгрохаю за винтовку.
Он рыскал глазами по жёлтомутному потоку, слепящему глаза своим блеском, и с удовлетворением убедился, что почти все бойцы или уже выбрались или успешно выбираются на берег. Как сквозь сон увидел он толстого Хаджи Акбара, растерянно топтавшегося около своей лошади.
Сухорученко только позволил себе «выразиться» по поводу сволочных проводников, как около него промчался Матьяш с визгом: «Верблюдов уносит! Верблюдов!»
Подняв своего коня на дыбы, Сухорученко обрушил его в поток и отдался той самой стихии, из которой только что с таким трудом выбрался. За Сухорученко, также не раздумывая, бросилось несколько бойцов из узбеков и киргизов.
Но, несмотря на отчаянные усилия, из двенадцати верблюдов удалось спасти только четырёх. Неуклюжие животные могли держаться, пока вода не сбивала их с ног, а тогда, смятые напором воды, похожие на кучу тряпья и шерсти, они становились жалкой игрушкой потока и исчезали в густой глинистой массе. Погибли вьюки с провиантом, с чаем, солью и, самое неприятное, с патронами...
Сквозь рёв силя уже некоторое время слышались звуки, похожие на удары палки о ковер, и расстроенный невознаградимой потерей Сухорученко сначала не обратил на них внимания. Но удары участились.
Схватив бинокль, командир стал осматривать берега и вдруг увидел:
— Ага! Вот оно что! Наконец-то! За мной!
Он взлетел на коня и погнал его наверх по крутому откосу.
Измученные зноем, долгим переходом, безводием лошади, приняв столь неожиданную и опасную ванну, словно переродились. Они легко несли своих всадников вверх по откосу.
Наверху над бурлившим и гудевшим саем шёл бой. Едва Ибрагимбек убедился, что красноармейцы попали в беду, как воскликнул:
— Велик аллах! Теперь их дело пять, а наше — десять. Раз есть в котле, будет и на блюде. Ударим на безбожников, господин Даниар!
Через минуту чёрной лавой всадники выкатились из балки, в которой они скрытно стояли до сих пор, в сторону сая.
— Бог отдал нам в руки большевиков! — кричал Ибрагимбек, скача рядом с Даниаром. — Мы их возьмём, как ягнят! Покажем Энверу, как воюем мы! Чур, половина винтовок моя!
Сотни копыт сотрясали степь. Облако пыли закрыло солнце.
Захваченные пылом атаки, басмачи нечленораздельно повизгивали, сжимая до боли рукоятки сабель. Вот и склон холма, спускающийся сначала полого, а затем всё круче к бурлящему желтой водой саю, а на узком берегу мечутся жалкие фигурки людей и лошадей...
— Они беспомощны! — снова рычит Ибрагимбек и oт души хохочет.
Да, случай способствует ему в его начинаниях! Победа! И победа легкая!
Чёрная масса всадников катится вниз, только поблескивает в солнечных лучах брызгами голубоватая сталь клинков.
— Ур, ур! Бей, бей! — вопят басмачи в восторге.
Но, что это?
Среди воинов ислама возникает смятение. Кто-то падает, кто-то осаживает на всем скаку коня. Кони прыгают, скачут через бьющихся на земле в агонии лошадей, людей. Возникает свалка.
Слева, с вершины небольшого холма, били из винтовок, били равномерно и метко.
Произошло замешательство. И первый поддался панике Ибрагимбек. Он очень не любил, когда в него стреляли. Он повернул коня.
Конная лава откатилась. На полном скаку басмачи подхватили раненых. Среди кустиков сухой колючки краснели, белели, желтели чалмы, халаты, валялись сабли. По лощине с жалобным ржанием метались кони.
Из-за гребня холма высунулись головы в буденовках.
— Отъехали, гады, — сказал удовлетворенно Кузьма.
— Сейчас поскачут снова, — заметил черноусый боец, — теперь на нас.
— Ничего, отобьемся, — проговорил Кузьма, загоняя обойму в затвор винтовки, — кто ходит окольными путями, попадает под дубинку.
Уверенность его ничем не подкреплялась. За гребнем холма лежали только он и ещё трое бойцов. Кузьма был плохой солдат, безалаберный, недисциплинированный. Войну он понимал как драку с буржуями. Но воевать он по-шёл добровольно, бил из винтовки метко, на триста шагов попадал медведю между глаз — так умел бить таёжный сибирский охотник, и смелости у него было не занимать стать. Увидев басмаческую лаву, вырвавшуюся, точно из-под земли, он не растерялся и заставил остальных разведчиков залечь на холме. Он отверг их предложение: «Податься до оврагу. Всё одно Сухорученко пропал. Потопчут басурманы, порубят!» Сухорученко недолюбливали в отряде за грубость и бахвальство.
Но Кузьма мигом остановил панику и провел агитацию, как он говорил:
«Да ты что, мать твою... Красную Армию позоришь? Не разводи хреновину. А ну ложись...»
Они залегли и так как стреляли всего на расстоянии какой-нибудь сотни шагов, сумели сразу же нанести урон банде.
Басмачи переполошились. Курбаши Даниар понимал, что удар врасплох на отряд Сухорученко сорвался, и хотел броситься на холм, чтобы отвести душу и не мешкая открыть дорогу вниз. Даниар уверял, что на холме нет и двух десятков врагов. Ибрагим от неожиданности как-то раскис, растерялся и только отрицательно качал головой. Он очень расстроился: пуля прошла между ногой и боком коня, срезав ремень стремени как бритвой. Он чуть не свалился с коня. Кожу на внутренней стороне бедра жгло и саднило в самом чувствительном месте. Ибрагима тошнило от мысли, что пуля могла пробить ему бедро. Он не мог сдержать дрожь, и никто в мире не заставил бы его сейчас сесть на коня. К счастью, имелся налицо предлог — нукер сшивал ремни стремени, а Ибрагим совершал тут же, в укрытии, на коврике «намази хуф-тан». Даниар-курбаши метался, не решаясь нарушить молитву. Хлопая ладонями по газырям своей черкески, он выплёвывал ругательства. Махнув рукой на молящегося Ибрагима, он приказал своим кавказцам открыть винтовоч-ный огонь по вершине холма. Кузьма и разведчики ответили. Завязалась перестрелка.
Произошло то, что меньше всего устраивало басмачей и позволило Сухорученко привести в порядок размётанные и разрозненные его силы.
— Пора смываться, патроны к концу идут, — сказал Кузьме черноусый боец. — Сухорученко, чать, теперь очухался.
— Молчи, стреляй, — пробормотал Кузьма, выплевывая песок и глину, брызнувшие ему прямо в лицо.
— Ловко стреляет, собачье.
— Вишь, ползут. Дурак я, что ли, — протянул черноусый.