И после смятения, в котором он только что был, почувствовал себя спокойнее. И сердце, перестав замирать, билось ровнее. И дышать стало легче.
— Домашние кляузы можете оставить при себе, — наводил полицеймейстер порядок. — Отвечайте, Лисогонов, высказывал при вас Брагин свои преступные мысли? Отвечайте же!
— Нет, — выдавил из себя Лисогонов.
— Что?.. Ничего не понимаю, — передернул полицеймейстер плечами. — Да вы же вчера мне...
«Только бы не сходить теперь с этого... Только бы удержаться... Присяги не принимал, ничего не подписывал...» — всячески старался укрепить себя Лисогонов на пути своего спасения.
— Жена ваша правильно говорит? Отвечайте, черт бы вас всех побрал!
— Правильно, — упавшим голосом подтверждал Лисогонов.
— Да вы же после всего этого просто подлец! — презрительно бросил ему полицеймейстер.
Это слово было произнесено в первый раз, а Лисогонов готов был и десять и даже двадцать раз услышать его, зная, что плывет теперь к спасительным берегам.
Обличить «государственного преступника» не удалось и задерживать его не было оснований.
— Можете заниматься своими делами, — сказал полицеймейстер исправнику и приставу.
Они не замедлили выйти.
— Ну-с, а с вами... — раздумчиво побарабанил полицеймейстер пальцами по столу. — Надеюсь, что вы, молодой человек, — посмотрел он на Алексея, — будете и впредь вести вполне благоразумный образ жизни и не повторите своей юношеской ошибки в выборе товарищей и друзей, как это случилось с вами в столице. Не так ли?
— Да, разумеется, — сказал Алексей.
— Можете быть свободным. И вы, — кивнул полицеймейстер Варе. — А вас, Лисогонов, я задержу.
Унылым взглядом проводил Георгий Иванович Алексея и Варю, и опять защемило у него сердце. Какое еще испытание предстоит ему вынести?
А полицеймейстер сидел и думал о том, что ускользает хороший куш, который можно было бы сорвать с управляющего дятловским заводом. И это злило его.
— Не могу понять такой странной метаморфозы, происшедшей с вами, господин Лисогонов. Вы производили впечатление бойкого, решительного человека и вдруг...
«Не раскидывай, полицеймейстер, новых силков. Выбрался, помог бог, и теперь уже не попадусь», — думал Лисогонов.
— Разрешите, ваше высокоблагородие, на пять минут... — переминался Лисогонов с ноги на ногу.
— Что, медвежья болезнь прохватила? Идите и возвращайтесь. Я еще с вами поговорю.
Лисогонов действительно спешно направился к небольшому строению, стоявшему во дворе. Закрывшись на крючок, достал из кармана конверт, вынул из него четыреста рублей, спрятал их отдельно и через несколько минут снова появился у полицеймейстера.
— Вы понимаете, какую сами себе свинью подложили? Ваш шурин имеет теперь полное право подать на вас в суд за клевету. И наверняка выиграет это дело. Вот и придется вам раскошеливаться. Понимаете, господин Лисогонов?
— Понимаю, ваше высокоблагородие... Вообще какое-то затмение произошло. И вам, извините, беспокойство доставил. Отнял время, а оно, как деловые люди говорят, деньги-с... Разрешите за потраченные вами часы презентовать... — оглянувшись на закрытую дверь, положил Лисогонов на стол конверт.
— Что это?
— В искупление причиненного беспокойства. Разрешите откланяться?
Когда закрылась за Лисогоновым дверь, заглянул полицеймейстер в конверт — в нем лежало сто рублей.
— Н-да... — неопределенно произнес он.
Думал, рублей двести, а то и триста получит с него, а обернулось все только сотней. Тоже и это деньги, конечно.
— ...И не могло ничего за ним быть. Я, вашскородье, каждонедельно в полной тщательности за этим Брагиным наблюдаю и всего наскрозь его вижу. Ежели чуть чего — никуда ему от меня не деться, — говорил квартальный Тюрин исправнику и приставу.
Полицеймейстер вышел из кабинета, остановился около них и удовлетворенно сказал:
— А все-таки старик Бодягин изобличен. Он почти признался, что листовки распространял.
Глава двадцать седьмая
ГОЛУБИ ВЗМЫВАЮТ В НЕБО
Отдежурив свои часы, квартальный городовой Тюрин сидел дома и пил чай с вишневым вареньем. Его супруга Мавра Платоновна была большой мастерицей на всякие разносолы, а уж варенье варила такое, что и исправничиха и полицеймейстерша могли позавидовать. А сам Тюрин мастак был заваривать чай.