Хорошо, что у Шибакова имелся винный запас, но и то усомнился он, хватит ли. Нацедил из железной бочки четыре ведра, слил водку в пятиведерный бак, да вдобавок туда — пол ведра воды. На даровщину не разберутся, сойдет, а полведра водки в чистых барышах останется. Срочно снарядил сыновей на монопольный склад, чтобы привезли оттуда еще.
За столами весело, шумно. Звенит посуда, булькает вино, наливаясь в стаканы, пенится в кружках пиво.
— Эх, вечер-вечерок, не кончаться б тебе никогда!
И откуда только смогли прознать люди о даровом угощении? Запыхавшись, торопливо сбегались к «Лисабону». Двое с гармошками подоспели, а один — с балалайкой.
— Тятька!.. Тять!.. Скорей, тять!.. — прибежав с улицы домой, тормошил сынишка уснувшего отца.
— Чего тебе? Дьяволенок... — готовый замахнуться, озлобился отец.
— Задарма угощают... Скорей беги, а то выпьют все... Скорей, тять...
Полный стакан в руке и еще, если хочешь, нальют. Когда в другой раз увидишь такое?
— Господи благослови...
— Праздник наш есть большой благодарность Фоме Кузьмич... — широко поводя рукой, говорит мастер Отс,
В грязном порванном платье, опухшая, с большим синяком под глазом, в дверях трактира остановилась Пелагея Квашнина. Шибаков увидел ее и побагровел.
— Сколько раз говорил, чтобы ноги близко не было?! — подлетел он к ней, замахиваясь кулаком.
Пелагея втянула голову в плечи.
— За деньги, Карпыч... Вот они, вот... — разжав трясущиеся пальцы, показывала она свои медяки.
И медяки разлетелись в стороны, и сама Пелагея кубарем покатилась с крыльца.
— Погань!.. Мразь!..
Вопи, Полька, хоть во весь голос, — никто не слышит тебя. Гармошки надрываются, балалайка бренчит. Нет места музыкантам у столов, так они примостились на подоконниках у распахнутых створок окон. Одна нога внутри комнаты, другая — наружу.
— Ну, — раскрасневшись от водки и от жары, похлопал Дятлов по плечу вагранщика Чуброва, сидевшего сбоку от него. — Эдак-то лучше с хозяином жить, чем в цеху заварухи устраивать?
— Оно конечно, Фома Кузьмич, — подался к нему Чубров, — только не от баловства мы, а от обиды. Гляди, может, и завтра придется такое же зачинать, потому как опять пообидел ты нас.
— Это чем же?
— Да хошь талонами... Сгорели б они у тебя! Чем получку велел платить?..
Дятлов видел, что рабочие прислушиваются к их разговору, и сказал:
— Это управляющий так надумал. Я, перед тем как в Москву уехать, чек ему написал. Ну, а он, должно, в банк сходить поленился. Тут, можно сказать, небольшая оплошность вышла.
Рабочие подталкивали один другого и передавали по рядам:
— Управляющий по своей воле нам талоны всучил, слышь... Язви его душу!.. И тут себя показал... Хозяйских денег ему жалко стало, вот сволота!..
Тесно было в трактире, а около Лисогонова могли смело примоститься несколько человек. Но рабочие, оказавшиеся его соседями по столу, предпочли лучше в простенке стоять, чем сидеть с ним рядом. И справа, и слева от него места оставались свободными, и Лисогонов сидел вразвалку, положив одну руку на спинку пустого стула, а другой рукой обмахивая себя. Никто к нему не обращался, никто не заговаривал. А когда он хотел было вмешаться в разговор сидевших напротив людей, они оставили его слова без внимания, будто и не слыхав.
Тогда он оскорбился и сидел насупленный, злой.
Шибаков — довольный, раскрасневшийся — сидел на табуретке за своей стойкой, и его лицо, как кусок сырого мяса на прилавке, лоснилось под светом яркой лампы.
— Ну и духотища же, Шибаков, у тебя, спасу нет, — вытирал Дятлов лоб и шею уже намокшим платком.
Надо продвигаться к выходу, пока рабочие стараются сдерживаться и помнят себя, а если выпьют еще по стакану, пожалуй, так языки развяжут, что лучше подальше быть. Про талоны заговорили, — надоумило вагранщика вспомнить о них!
Мастер Макс Иоганн Отс, тоже раскрасневшийся и вспотевший, сидел, окруженный рабочими, и рассказывал им, как черт, думая, что залез к бабе в печку, — в вагранку попал. Рабочие слушали его и покатывались со смеху.
«Умеет, чухонская душа, ладить с ними, умеет и дело спросить. Вот кого в управляющие ставить надо», — думал Дятлов о нем.
В заднем углу трактира группа рабочих вела свой сговор. Завальщик Зубков говорил:
— До четырех сосчитаю... А крикну — пять, так и...
— За одни талоны проучить стерву надо, не считая другого всего. Память оставить, чтоб знал...
— Под выпивку все сойдет...
— Сначала — немца, потом — хозяина, а потом уж...
— Как надо сделаем...
Досказал свою сказку Отс, и слушатели нахохотались до слез.