Чтобы спастись от неминуемой голодной смерти, крестьяне закладывали и продавали за гроши богатеям свое имущество, скот, а затем, разоряясь все больше, бросая пустые избы и исхоженную с детства землю, кинулись в города, в надежде на заработки по заводам и фабрикам. В те дни волостные правления бойко работали по выдаче паспортов; одна за другой пустели, заколачивались избы, и у вымерших дворов кое-где еще выли чудом уцелевшие голодные собаки.
Из всех ближних деревень и сел потянулись в город мужики с навьюченными на спины узлами уцелевшего домашнего скарба, с женами и детьми. По мелочным лавкам, по базарным торговцам и магазинщикам закладывали и продавали холсты, полушубки, поневы и сарафаны, пилы и топоры, чтобы добыть денег на билет и потом — в дальний Питер, в Москву, Иваново-Вознесенск — трястись на переполненной «дешевке», ища себе доли.
Из окна своей лавки видел Фома Дятлов, как по улицам тянутся к станции отправлявшиеся то в Сибирь на новые земли, то в помещичьи хозяйства, на фабрики и заводы, в рудники, на строительные и другие работы. Ходили крестьяне по городским дворам наниматься на пилку и колку дров по семь, по пять копеек в день, хватались наперебой за любую возможность заработка. Бабы с детьми на руках бродили под окнами, выводя сдавленными голосами:
— Подайте милостыньку, Христа ради... Кормильцы вы наши, заступники...
Иногда Фома подзывал к себе мужиков и расспрашивал их:
— Куда ж двигаетесь?
— А куда, батюшка... Все равно куда... Мы бы и тут остались, только б...
— Что — только?
— Хлебца б нам, батюшка, хлебца бы... Работенки какой... К себе не возьмешь? Уж на совесть, на страх бы работали...
— Я не про то, чтоб к себе... Вообще я... В Сибири, что ж, легче, значит?
— А кто ее знает, кормилец. Нам абы прокормиться. Сам знаешь, и тощий живот без еды не живет.
— Это правильно... Ну, час добрый... — и звал мальчишку: — Чаю мне принеси.
А со станции тоже вереницами тянулись в город приезжие из соседних губерний. Рослые молодые мужики проходили от дома к дому с протянутой рукой. Стоя в дверях своего магазина, Филимонов пошучивал:
— Молод побираться-то, воровать можешь.
— Не приучены мы воровать, господин хороший, не приучены.
— А вы приучитесь... Дела-а!.. Откуда прибыли?
Мужики подробно рассказывали о своих мытарствах, о том, как по шпалам железной дороги продвигались они от станции к станции, как удавалось им проезжать на тормозных площадках товарных вагонов, «зайцами» пробираться под лавками почтовых и дешевых поездов. Говорили:
— Сейчас мы из Астрахани из проклятой, из Астрахани. Думали, там, на рыбных промыслах, работу какую найдем, ан и там обмишулились тоже... Приехали с бабами вместе, а выбраться не на что... Баб-то своих там заложили, в терпимые дома отдали... По двадцать целковых на круг за бабу армяшке заложили, и чтоб в том году к петрову дню, к покосу, нам их назад обратить. Так и расписались, с неустойкой... Будто, мол, в услужение баб отдали.
— А ежели народят они вам?
— Что ж сделаешь?.. Как бог даст, как бог...
— В терпимых, сказывают, не рожают.
— У Силантия... вот у этого... баба красивая, статная. За четвертной ее взяли. А моя... — огорченно вздохнул рыжеватый мужик, — за шашнадцать с полтиной только пошла.
— Потеха!.. — крутил головой Филимонов.
Голод отразился и на торговле. Мучные лабазы Дятлова оставались с незаполненными закромами. Стояли мельницы — нечего было молоть. Обнищавший крестьянский люд не покупал у купцов их товары, и запасы оставались нетронутыми. Только базарный обжорный ряд день ото дня разрастался, стягивая к себе переселенцев и нищих.
Вздорожали продукты, и, помянув отца на сороковой день, Фома, как и предполагал дворник, набросился на экономку Софрониху:
— Нагнало вас, дьяволов, дармоедов!.. Такую прорву всего потравили...
— Фома Кузьмич, да ведь сам ты приказывал... И девять ден, и двадцать, и сорок вот поминали...
— Цыц! — стукнул Фома кулаком по столу. — Охламоны ненажорные!.. Ты молчи, когда со мной разговариваешь, слышь?..
— Слышу, батюшка, слышу.
— То-то... А то...
Жизнь сразу пришла в запустение. Раньше, например, у Михаила Матвеича Агутина отбоя не было от малярных работ: и тот просит, и этот, а теперь никому ничего не нужно. Пошел он к одной хозяйке, с которой за несколько дней до этого сладился, — крышу покрасить, окошки побелить, — только подставил лесенку, чтобы на крышу забраться, а хозяйка подумала-подумала и передумала:
— А чего ее, Матвеич, красить теперь...
— Кого это? — не понял маляр.