— Пожар!.. Пожар!..
Колокол Подгоренской церкви то учащал, то прерывал свою дрожь, и на подлюгу ему торопливым лаем отозвался набатный колокол с Покрова.
— Пожар!.. Лутохинская... талонная лавка горит!..
Глава двадцать девятая
НАБАТ ГУДИТ
Судить... А кого? Всех рабочих, что ли? Тех, кто качал управляющего... А как это точно установить? Не по списку ведь вызывались люди... Завальщик Зубков? Он сам пострадал, руку вывихнул. Нового мастера качали и самого хозяина — все обошлось по-хорошему, а тут вдруг... То ли усталость сказалась, то ли хмель сильнее ударил в головы — и случилось такое... Кто поил рабочих? Сами пили они. А угощенье им было от нового мастера и от заводчика. Угощать, что ли, нельзя никого? Это уж совсем чепуха. И что теперь судить да рядить? От этого Лисогонов не воскреснет.
Все обошлось. Непредвиденный несчастный случай произошел.
— Проучить хотели, да малость ошиблись, видишь... Думали, ребро-другое сломает да рожу расквасит себе, а он взял и до самой смерти убился, — говорили рабочие между собой.
Хоронили Лисогонова в пасмурный день. С утра сеял мелкий, словно осенний дождь. Запряженные цугом лошади везли катафалк, за которым шли три человека: аптекарь с аптекаршей и немного поодаль от них — Пелагея Квашнина.
Варвара хоронить не пошла, хотя мать и уговаривала ее простить мужу все обиды, которые он сумел нанести ей, — все-таки муж ведь он был! Но молодая вдова и сама не пошла, и старуху мать не пустила. Фома Кузьмич находился в расстроенных чувствах. Вздрагивал при воспоминании о том, как его подкидывали вверх. На заводе было объявлено, что желающие могут проводить управляющего в последний путь, но охотников не нашлось, а разных любителей до чужих похорон удерживала непогода. Кое-кто из десятников подговаривал рабочих собраться после работы и в складчину помянуть новопреставленного, но они отказались.
Через день после похорон Дятлов распорядился отвезти на кладбище большой чугунный крест, и его водрузили на могиле Лисогонова. На этом с бывшим управляющим все было покончено, и дальнейшая память о нем могла смело быльем зарастать.
А вот с пожаром лутохинской лавки дело обстояло гораздо сложнее. Все сходились на том, что это был поджог. И хотя поджигатель ноги своей не оставил, но что он из тех, кому ненавистны были выданные вместо денег талоны, а вместе с ними и талонная лавка, — в этом полиция была убеждена, и сам Дятлов не оспаривал такого суждения. Трудность поисков злоумышленника состояла в том, что расплатой талонами были недовольны все, кто их получал, а из этого следовало, что искать виновного надо среди всех рабочих, а не в каком-то узком кругу.
Но с кого-то надо было начинать. И Дятлов подсказал — с кого. Вагранщик Чубров в трактире открыто сказал, чтоб сгорели они, эти талоны. А через час после этого и пожар начался.
— Да, но... ведь он в это время в трактире был, — возразил полицеймейстер.
— В трактире, — подтвердил Дятлов. — Но — учти и вникни, Роман Христофорыч... Когда арестован был Воскобойников, этот самый вагранщик в таком тоне со мной разговаривал, что дальше уж некуда. Он и завальщик Нечуев. А в трактире Чубров пригрозил, что опять заворушку начнут.
— А Нечуев в трактире был?
— Не скажу. Не заметил. А если не был, так это и лучше, мне думается. Может, он-то и поджог совершил.
— Ну, а не явишься потом их выручать? — посмеялся полицеймейстер.
— Нет, не явлюсь. Заберешь еще кого — забирай. А уж эти двое себя показали. Так и так мне от них избавляться надо.
Полицеймейстер вник и учел.
Не удалось пока полиции изловить преступников, печатавших и распространявших листовки, так хоть поджигатели будут пойманы. Обыск у них производить не к чему, — спички, что ли, искать! И без лишнего шума двое городовых попросили Нечуева и Чуброва проследовать вместе с ними.
Когда загорелась лутохинская талонная лавка, Чубров был в трактире. Все рабочие, сколько их было там, Шибаков и сам Дятлов могут подтвердить это. Нечуев на своих нарах в артельной квартире спал — тоже свидетели есть. Но пристав сказал, что это еще ничего не значит, и заявил:
— Не отвертитесь, голубчики.
И в тот же день они оказались в тюрьме.
Дятлов на заводе не появлялся. Всеми делами распоряжался Макс Иоганн Отс. Не повышая голоса, чуть ли не извиняясь за доставляемое беспокойство, он говорил рабочим, что и как надо делать, не приказывая, а словно прося их об одолжении.