Быстро пустел завод. В нем оставались только десятники да мастера из шишельного и модельного цехов. Они смотрели на Отса, не зная, что делать, что говорить. А Отс тоже не знал.
— Очень есть невоздержанный господин рабочий, который не имеет уметь полуслуш... послушаний. И это будет иметь свой большой неприятность, — раздраженно проговорил он.
Сторож Ефрем не знал, уйти ему тоже или оставаться. Долго глядел вслед рабочим, прислушиваясь, как, удаляясь, затихают их гневные голоса. Оглянулся во двор — пусто там; мрачно чернеет закопченный корпус литейного цеха, и Ефрему стало не по себе. Он нахлобучил картуз и тоже побежал за ушедшими.
В этот же день в железнодорожном депо мастер Зворыгин, разозлившись на нерасторопность молодого слесаря, выхватил у него гаечный ключ и ударил им по руке, перебив слесарю пальцы. Это случилось незадолго до гудка. Рабочие раньше времени побросали работу и заявили начальству, что не приступят к ней до тех пор, пока мастера не уволят.
— Можете расходиться, — сказал начальник тяги Решетов. — До гудка остается восемь минут. За это отделаетесь пока штрафом, а дальше будете иметь дело с жандармским ротмистром. — И пригрозил: — Я вам покажу такую забастовку, что своих не узнаете.
Рабочие разошлись по домам. А вечером у вагонного смазчика Вершинкина собрались гости. Окна его небольшого домика выходили в палисадник, заросший акацией и сиренью. Сквозь листву кустарников с улицы было видно распахнутое окно, стол, уставленный пивными бутылками, и сидящих за ним гостей. Сам хозяин выбрал место у окна и играл на гитаре. Время от времени под плясовой наигрыш слышались топот ног, веселые песни и выкрики. Все было, как на самой настоящей пирушке. Только в смежной комнате, окно которой было плотно завешено одеялом, троим людям некогда было перекинуться словом. Один подавал чистые листы бумаги, другой прокатывал по ним валик гектографа, третий сушил отпечатанные листы над лампой. Надо было спешить, и поэтому Симбирцев решил забрать на этот вечер гектограф из погреба Измаила. Будка была все-таки далеко, а действовать нужно быстро, и Устин Рубцов принес гектограф в корзинке, доверху наполненной черной смородиной.
Санька Мамырь и Петька Крапивин напевали под гитару про златые горы и реки, полные вина, а Симбирцев, тасуя карты, вполголоса говорил сидящим около него деповским рабочим:
— Исаев со своим помощником пойдут к Решетову... Тебе, Николай, надо суметь отвлечь кочегара. Иван тогда быстро все сделает... Я тоже буду в депо, буду советовать рабочим помириться с мастером... Важно, чтобы никто не заметил тебя, Иван. Понимаешь?
— Понятно все, Федор Павлыч. Сработаем. Лишь бы паровоз наготове стоял.
Из смежной комнаты вышел Алексей Брагин и подсел к ним.
— Заканчиваем, — сказал он.
— Значит, вы, Алексей, с утра с дятловскими... Двигайтесь с ними через каменный мост, а мы — навстречу от переезда... Да, — подумав, прищурил Симбирцев глаза, будто всматриваясь куда-то. — Это будет уже проба сил. И упустить такую возможность нельзя... Работу в депо мы застопорим, поставим начальство в безвыходное положение.
Время перевалило уже за полночь. Один за другим люди заходили в смежную комнату и запасались листовками.
— Посошок, ребята, посошок... Чтобы не пылила дорожка — сбрызнуть ее, — весело говорил Вершинкин, наливая стаканы пивом.
В дверь кто-то постучал, и этот стук был чужим. Все затихли, насторожились. Вершинкин поставил бутылку на стол. Стук в дверь повторился.
— Кто там? — вышел Вершинкин в сени.
— Полицейский... Отвори, хозяин, — послышался голос.
Санька Мамырь опрометью кинулся от двери в комнату.
— Полиция... Прячьте, полиция...
Что было прятать? Куда?.. Прыгать в окно? Но там, конечно, засада. И напрасно, выигрывая время, Вершинкин медлил открывать дверь, зажигал и тут же гасил спички, гремел крючком и щеколдой, будто бы запутавшись в этих запорах. Но дверь все же надо было открывать. Хуже будет, если ее начнут ломать.
Дверь открылась. За ней стоял полицейский.
— Что скажешь, служивый? — спросил Вершинкин, стараясь быть как можно спокойнее.
— Хозяин вы будете?
— Я. Ну?
— Извиняйте, почтенный... — потоптался полицейский на крыльце. — В окошко я увидал... Добрые люди гуляют, вижу, не спят... Мне, ежель позволите... Больно уж жгет вот тут, — указал он на горло. — Ежели б ваша милость не отказала — выпить чего... Стражник ваш еженощный, оберегатель, сказать... — сглотнул слюну полицейский. — А потом уж я снова на пост... Похмелиться, понимаешь, не довелось, — доверительно сообщил он.
— Сейчас, служивый, сейчас.