— Товарищи! — крикнул рабочим смазчик Вершинкин. — Чего будем стоять до обеда? Пойдем к дятловским. У них нынче тоже горячий день. Поддержим их заодно.
— Айда!..
— Тронулись!..
У дятловских был тоже горячий день. Утром они собрались у заводских ворот в ожидании приезда хозяина. Многие из пригородных обитателей разделяли негодование рабочих и — одни из сочувствия, другие из любопытства — не отходили от них. Здесь тоже по рукам ходили листовки, отпечатанные накануне в доме у смазчика. Толпа у ворот росла с каждым часом. Пришли жены рабочих, маляры — Агутин и Алексей Брагин. Будто бы шли они по своим малярным делам, да и натолкнулись на такое необычное сборище. В руке у Агутина была длинная палка, расщепленная в верхнем конце. Зачем-то понадобилась она старику.
Солнце поднялось уже высоко, а Дятлова не было.
— Чего ждать еще будем? Он, может, вовсе не явится...
— Домой к нему всей оравой идти. Зубков вчерась правильно говорил...
— За свои деньги — мучайся...
— Он опять, гляди, к игумену уедет...
— Пошли, ребята, чего будем зря тут стоять?! Новых талонов, что ль, ждать?..
И пошли. Алексей Брагин, Агутин, Прохор Тишин, Зубков и Петька Крапивин выдвинулись в первый ряд.
— Ежель полиция станет путь пресекать, рассыпайся на стороны и по переулкам на Соборную выходи, — обернувшись к идущим позади, сказал Зубков.
От дятловского завода дорога в город вела через каменный мост, горбившийся над небольшим ручьем, и к нему же шла дорога от железнодорожного переезда. Деповские рабочие уже подходили к переезду, когда их увидели дятловские. Алексей взял из руки Агутина палку, вынул из кармана кумачовый лоскут, и через минуту над его головой, подхваченный легким ветром, затрепетал красный флаг.
— Ура-а!.. — грянули деповские.
— Ура-а!.. — отозвались дятловские рабочие.
Их отделяло расстояние саженей в пятьдесят, когда из-за угла одного дома выскочили несколько городовых, а по улице, устремляясь к переезду, пронеслись конные стражники.
— Этого хватай, этого... с флагом какой...
Алексей быстро сорвал кумач и отбросил палку. Агутин перехватил у него скомканный лоскут и сунул за пазуху, стараясь замешаться среди остановившихся рабочих.
Надувая на бегу щеки и свистя в захлебывающийся неистовой трелью свисток, к Алексею бежал городовой. Рабочие метнулись в сторону и освободили дорогу. Прохор Тишин упал под ноги городовому, и тот ткнулся головой и руками в канаву. Алексей побежал. Свистки настигали его, встречные люди шарахались в сторону.
— Жулика ловите!.. Жулика!.. — кричал квартальный Тюрин.
Какой-то мужик кинулся наперерез Алексею и уже готов был схватить его, но Алексей увернулся.
— Я не жулик, а социалист! — крикнул он.
Бородатый извозчик, стоявший на углу улицы, соскочил с козел тарантаса и, наклонившись к земле, изловчился захлестнуть Алексею ноги кнутом.
— Социлист, стало быть?.. Такие-то нам и нужны, — навалившись всем телом, придавливал его извозчик к земле.
Подбежал квартальный Тюрин, и они вдвоем связали пойманного и посадили в тарантас. Тюрин сел рядом и держал Алексея обеими руками.
— Э-эх, залетный!.. — хлестнул извозчик застоявшуюся лошадь.
— Вот и устерег я, парень, тебя... А ведь как говорил, не вяжись ты с этим Агутиным-маляром, доведет он тебя до худого. Вот и вышла правда моя. Эх, Алексей, Алексей, лихая твоя голова, — с укором говорил по дороге Тюрин.
Глава тридцатая
ОСТАНОВИВШЕЕСЯ ВРЕМЯ
Веревки развязали, и Прохор сел.
— Встать! — громко крикнул начальник тюрьмы. — Стоять должен навытяжку, обормот. Обращенья не понимаешь... Как зовут?
— Тишин, Прохор Васильевич.
— Васильевич, тоже! — усмехнулся начальник. — Осел ты, а не Васильевич... Да как ты, подлец, стоишь перед начальством?! По швам руки, ну!.. Васильевич... Васильев, дурак, Прохор Васильев будешь, а не Васильевич... Васильевичем только благородный быть может. Понял?
— Понял, господин офицер.
— Ваше благородье, а не офицер. Обращенья, говорю, не понимаешь, дубина!
— Виноват, ваше благородье, — поправился Прохор.
— Виноват, то-то... Скидавай с себя все.
Когда Прохор разделся, надзиратели стали тщательно осматривать его одежду, отыскивая, не запрятан ли где-нибудь кусочек бумаги, огрызок карандаша или пилка для перепиливания тюремной решетки. Начальник тюрьмы подошел к Прохору и пренебрежительно посмотрел на него, подергивая свои щетинистые усы.
— В чем душа держится, а туда ж, бунтовать... Особые приметы есть? — обратился к одному из надзирателей.